Я попробовал ее приободрить.
– Да ладно, сами-то они кто такие? Откуда вынырнули?
Николь покачала кудряшками.
– Нет-нет, ты не понимаешь. У настоящей леди должно быть три диплома – ее собственный, ее мамы и ее бабушки. А у меня что?
– А что у тебя? – заинтересовался я.
Она обреченно махнула рукой и взялась за свой кофе. Она сидела очень прямо, под стать воротничку на своей блузке, изящно подложив левую руку под невесомый подбородок и отпивая кофе мелкими беззвучными глотками. Мне показалось, что она преувеличивает свое классовое несоответствие столичной тусовке. Да и было бы чему соответствовать…
В гостиную вошел Ганс, как спал, в трусах и майке. Рыжая щетина у него на голове сливалась с заросшими той же рыжей порослью щеками, и еще рыжие кусты топорщились из-под лямок мятой майки.
Ганс демонстративно сунул веснушчатый нос в наши чашки, поднял крышку кофейника и с недоумением и даже обидой спросил:
– Только кофе? А пожрать не заказывали?
– Доброе утро, молодой человек,– строго сказала ему Николь.
Ганс почесал мятое пузо и подошел к распахнутому окну.
– Какое же оно доброе? – не согласился он, перегибаясь вниз.
Впрочем, внизу ничего интересного не обнаружилось, и Ганс, плюнув, вернулся к столу.
Я налил ему кофе, и мой сослуживец с любопытством заглянул в свою чашку.
– Ты мне, типа, кофе, что ли, с утра пить предлагаешь? – то ли возмутился, то ли изумился он.
– А что еще, по-твоему, пьют по утрам финансовые магнаты? – мягко упрекнул я его.
Ганс недоверчиво сощурился на меня, потом медленно отхлебнул свой кофе и прислушался к ощущениям.
– Душа пива просит,– резюмировал он, отставляя чашку.
Потом он опять подошел к окну – чем-то манило оно его невероятно.
– Михась, рублей триста есть?
Я порылся в карманах пиджака – там нашлись несколько тысячных купюр и больше ничего, если не считать чего-то тяжелого во внутреннем кармане.
– Возьми штуку,– предложил я.
Ганс забрал деньги и вернулся в спальню – одеться. Он уже выходил в коридор в своем немнущемся шелковом костюме и припорошенных какой-то белесой дрянью лакированных туфлях, когда Николь вдруг встрепенулась.
– Ты куда собрался? Вместе на завтрак пойдем, я скажу, куда.
Ганс покачал головой.
– Опять ваших омаров жрать? Не хочу. Задолбали! Хочу шавермы с пивом. Вон там, через дорогу, ларек стоит. Я быстро.
Он показал на окно и шагнул в коридор, но Николь подскочила к дверям и закрыла проем собой.
– Стой, тебе говорят!
Ганс не стал с ней спорить, а метнулся к окну и проделал свой старый трюк – перевалил свою тушу через подоконник и плюхнулся на газон под нами.
– Скоро буду, братва! – обнадежил он снизу, тяжело шлепая по мягкой земле.
Мы с Николь встали рядом у окна и смотрели, как Ганс пересек газон, а потом топает через проспект к вожделенному ларьку.
У ларька стояла небольшая очередь, и Ганс принялся о чем-то оживленно болтать с постоянными клиентами – наверное, о преимуществах двойной шавермы перед ординарной. Поэтому он не заметил, как к ларьку подъехал «козелок» военной комендатуры и оттуда вышли трое солдат и офицер.
Я хотел было заорать, но было поздно – Ганс влип совершенно классически. Он обернулся на шум, увидел солдат и чисто рефлекторно бросился бежать.
Разумеется, патруль в полном составе бросился за ним.
Мы с Николь, не отрываясь, смотрели на завораживающее зрелище – как хорошо одетый господин с зажатой в руках тысячной купюрой удирает от молоденьких солдат, подгоняемых зычным матом офицера.
