Хотела Лиза сказать ей, что подругами они никогда не были, разве что учились в одном классе, но смолчала. Сейчас ей нужно было только одно: чтобы Шурка побыстрее убралась.
– Ладно, – сказала она. – Подожди, сейчас вынесу.
Повернулась неловко, пряча Колины вещи от Шуркиных глаз, пошла в дом. Но та ждать не стала – тут же юркнула следом. И, конечно, взгляд ее уперся в Колины сапоги. Она встала как вкопанная.
– Чо, – спросила Шурка ошарашенно, – Димка вернулся?
Лиза застыла. Подумала: «Дура я. С чего я с этой сучкой полицейской цацкаюсь? Нужно было дверь перед ее носом захлопнуть, так нет – неудобно! А теперь думай, как выкрутиться…» Она постояла молча, собираясь с духом, потом обернулась.
– Ты что, сдурела? Дима в Москве, куда ему возвращаться? Сапоги это Мотькины. Раздобыл где-то. Вроде у итальяшек выдурил.
Шурка закивала:
– Ну да. Ну да.
И повернулась, собираясь уходить.
Лиза окликнула ее:
– Ты куда? Или соль уже не нужна? Куда собралась?
Иванкова обернулась. Растерялась, замямлила:
– Я… Да я это… Я это… – Нашлась. – Ты, Лиз, прости меня, дуру. Тут с этими делами, с немцами этими, совсем голову потеряла. Как больная. И с Сашкой тоже: он то валяется в койке по полдня, то срочно ему нужно, как сейчас. Как на пожар. Замоталась я совсем. Прости. Ну соль мне нужна. Конечно, соль. Только быстренько, а то Сашка совсем не в себе. Как бешеный.
Лиза недовольно проворчала:
– Стой здесь, там батя совсем раздетый, купаться собрался. Вынесу.
Она метнулась в комнату, бросила маме:
– Шурка за солью.
Отсыпала соли в кулек, вынесла.
– Бери. Да не переживай. Сейчас все на взводе. Время такое. Корми мужа. – Не удержалась, добавила: – Пусть подавится.
Шурка зло зыркнула на нее и шмыгнула за дверь.
Лиза подождала минутку и побежала в сарай. Бросила все и бегом обратно. Запыхалась.
– Ну все, – сказала, отдышавшись. – Эта сучка полицейская не за солью – на разведку прибегала. Так что некогда Коле ни есть, ни купаться. Сейчас здесь немцы будут. Давай, мам, собирай продукты, я Колю провожу к кому-нибудь из наших. Сейчас сховаться надо побыстрее, все остальное потом. – И к отцу: – Пап, одежку приготовил? Давай быстрее. – Она засуетилась, тело ее била мелкая дрожь. – Быстрее, быстрее, не успеем.
Николай, несмотря на слабость, оделся быстро. Екатерина Ермолаевна собрала в узелок продукты, сунула в руку Коле, и тут силы оставили ее. Она тяжело упала на табуретку, заплакала.
– Коленька, прости, что так выпроваживаю из дома. Прости. – Слезы ручейками стекали из ее глаз. – Прости, родной.
Он подошел, обнял, прижал ее голову к груди. Прошептал:
– Ну что вы, что вы, Екатерина Ермолаевна, не надо. Я все понимаю. Обойдется, будет и на нашей улице праздник.
Екатерина Ермолаевна слегка отстранилась от него, взглянула в глаза, тихонько сказала:
– Не Екатерина Ермолаевна я тебе, а мама. Так и зови меня, сынок.
Вмешалась Лиза.
– Мам, некогда в любви объясняться, бежать надо. Кивнула отцу. – Прощайтесь. Бог знает, когда свидетесь.
Быстренько накинула старенькое свое пальтишко.
– Все. Я выгляну, как там.
Она шагнула в коридор, открыла дверь и… опрокинутая мощным ударом влетела в комнату. Следом, криво усмехаясь, ввалился Степанко. Перебросил винтовку в правую руку, оглядел присутствующих. Увидев Воронкова, разочарованно оскалился:
– А, это ты, комиссар? Я уж думал цыган Лизкин домой пожаловал, навоевался.
Взял винтовку наперевес, почесал за ухом. Бросил:
