Ответила я не сразу – засмотрелась на диковинных светлячков. На улице уже стемнело, и дивные создания начали перелетать от куста к кусту, оставляя за собой след из золотых искр.
– Ходилка. Мне недавно пришло в голову нарисовать дорожку из маленьких кружков, затем бросаешь кости и переходишь на столько кружков вперед, сколько выпало. Игра на удачу – то, что нужно для ребенка. Заодно и считать научится. Ох, что там случилось?
У парадного входа во дворец происходило что-то интересное — высыпали все придворные, да и голова Эрсталя тоже виднелась.
– Я вижу лорда и леди Тарин. Наверное, они пришли извиниться перед вами. Теоретически просить прощения можно и у Его Величества. Он ведь хозяин своего дома.
Я хотела рассмотреть предстоящий балаган со стороны, раз уж можно обойтись без королевы. Но Линед увидел меня, подошел и помог нам с Тайлой выбраться из ленвинда. После чего приобнял меня за талию и увлек за собой, в самый центр безобразия.
«Идут, идут», – зашелестело в толпе придворных. Я же смотрела не на дорогу, а пыталась по головам пересчитать придворных. Их было куда больше, чем я уже привыкла видеть за завтраком и ужином.
Наконец, впереди появились огоньки. Отряд воинов с факелами охранял двух девиц. Теперь ясно, что значит «влиятельный род». Возглавляла процессию одна из оставшихся девиц. И клянусь, либо она профессиональная швея, либо у этого обряда есть лазейки – платье на ней было ну никак не самостоятельно пошито. И лиф, и вытачки, и разрезы в нужных местах. Освещенная факельным пламенем, к нам приближалась прямо-таки богиня плотской любви!
Воины расположились полукругом и воткнули факелы в землю.
– Леди Тарин, мы готовы выслушать вас, – спокойно произнес король.
– Именно так просили прощения наши предки, – грудным голосом произнесла полуголая девица. – Ваше Величество, прошу простить меня за дурные мысли, слова и чувства, что были мною исторгнуты в вашем доме. Пусть свидетельствует магия, я чиста помыслами, словами и чувствами. Пусть свидетельствует магия, я полна раскаяния.
Смотрела она только на Линеда, да так смотрела, что я начала опасаться за здоровье короля, – под таким взглядом мужчина не то что воспламениться, расплавиться может.
По одежде девицы проскочили уже виденные мною огоньки, и через секунду ее охватило пламя. Я судорожно сжала руку Линеда: неужели придется смотреть на самосожжение?
Но нет, пламя уничтожило только одежду.
– Я обнажена перед вами, – пропела леди Тарин, – мои помыслы не были чисты, и вы можете взять виру за обиду по старым традициям. Ничего иного я не могу предложить.
После этих слов повисла тишина. Гробовая. Линед молчал, придворные обратились в слух. А я... Я стояла как оплеванная. Сердце колотилось где-то в горле, а на глаза навернулись слезы. Прозвучавшие слова ударили как пощечина. Что, Алиска, возомнила себя королевой? Ну так вот на тебе, получи. И пусть Линед мне не нужен, пусть я здесь лишь временно — обида все равно встает комом в горле, расцветает в груди колючим кустарником.
А на сильном, красивом теле леди Тарин играют отсветы пламени, золотится гладкая кожа. Намазалась, небось, какой-то дрянью. У нормального человека кожа так сиять не будет. И на губах у нее, змеюки, играет ухмылочка, гадкая-гадкая, победная.
– К стыду своему вынужден признаться, – выдохнул Линед, – что я ничего не понял. Что значит — берите что есть?
