Вот это мне так понятно и близко – «всякое житейское отложим попечение»…
(И, к слову, мне так страшно бывает, когда Церковь и служба становится для меня – житейским попечением, а не «взять в руки целый мир, как яблоко простое»…).
«рог спасения».
в алтаре стоит аналойчик литого софринского производства; внизу у него – отростки, чтоб вешать кадило; держусь за них.
Здесь у нас, в Сергиевом Посаде, на 9м этаже – балкон.
Не балкон, а лоджия – метров шесть длиной…
Не застеклена (дорого).
Зато летом хорошо, или вот в такие дни, как сегодня…
Прямо перед глазами, как в раме, всю ночь – Большая Медведица.
И – особая тонкая грусть – далёкий самолёт, время от времени медленно мигает, подаёт сигналы нам, которые внизу: «Вы живы? мы – живы… мы летим».
Отцы наши ели кислый виноград были жадны и недальновидны. Потому пришёл в наш город лукавый прощелыга с дудкой и увёл нас всех в социальные сети.
А сам скрылся в мелочах.
Сиречь в ветках комментариев, в разновидных срачах и холиварах…
Думаю вот о чём: ум, рацио – чего часть, тела или души?
Если тела – то и сгниет, и ляд бы с ним, с тленным-то.
А если души – то почему душа часто бывает безмозглая?
Во сне, например.
Прямо всё её во сне «впечатляет»; всякая дребедень – как откровение; а проснёшься – тьфу, да и всё.
Где во сне – рацио? Где ум?…
Ещё думаю (вернее, думал вслух во время проповеди, которую положено сказывать во время Литургии): апостольское зачало было из второго послания к коринфянам (то-то общинка проела печени её основателю и отцу духовному!…), про то место, где Павел просил у Бога отнять у него немощь, а Бог ему: успокойся, мол, сила Моя в твоей немощи совершается.
Что такое моя немощь, думаю я?
Это такая пустота в том месте, где должны быть мои силы. А когда много моих сил – так распирает, что Христу и протиснуться некуда.
А почему эта моя сила – такая дурная?
А потому что она – инструмент, а в руках-то он у кого? у того, кто в сердце сидит. А там, в сердце, такой гадюшник…
Это словно бы мощный автомобиль – а за рулём пьяный водитель… Нет уж, говорит Бог. Дай-ка ключи и вылезай из-за руля, лучше Я поведу.
От греха подальше.
Пока не протрезвеешь.
Умилил на причастии один младенец.
Года, наверно, полтора, не более.
Увидев чашу, ещё издалека вытянулся к ней во всю свою длину (торчал стоймя у папы на руках, а вытянулся – и папа еле удержал его за коленки) и разинул глаза и рот во всю ширь, как жулан.
А причастившись, тут же опять вытянулся и поцеловал чашу в верхнюю часть, да так смачно, что иного выражения, как «влепил поцелуй», и не подберёшь.
Читаю о Паустовском, о «Тарусских страницах»… Немотой мучились все, но как же, что же – все муки зря, один Солженицын сказал своим «Одним днём» – в голос (не в «Страницах», позже…).
А у нас, у меня сегодня – откуда та же немота?
Что, – всё повторяется, и пресс партийности всё так же тяжёл, всё так же темно свинцовоночие?…
Родимые пятна проклятого прошлого? Архетип, проросший метастазами всё у нас на век вперёд? Или дело только и лично во мне?…
«К свободе призваны вы, братья» – вот она свобода, а оказалось, она – крест, да какой неблаговидный, негероический, сколько гадости и мутоты.
На Литургии – «к филиписсием послания святаго апостола Павла чтение»…
Вспомнил одного чтеца, который, не мудрствуя лукаво, прочёл запросто: «к филиппинцам».
