Вместо итальянских вин Амароне и Барбареско в фужерах слуг народа оказался алкоголь попроще. Обливая друг друга красным полусухим и белым полусладким, гости заливались истеричным смехом.
Лавируя между столов, официанты только и успевали подкуривать сигареты. Мужчины выдували кольца, соревнуясь, у кого получится больше. Несчастное дитя в корзинке, в которых обычно подкидывали рожденных вне официального брака, играло с погремушкой. Крики будущей принцессы муниципальной заглушал вой нерадивого папаши и его друзей, начавших исполнять самые похабные песни времен своей молодости.
Когда Петухов, желая проведать скорбящих, неожиданно притихших в последние часы, пронесся мимо Геннадия Антоновича, тот с силой подтянул хозяина к себе.
– Дорогой, включи Мишаню. Мишаню Круга. Выруби ты этот оркестр свой. Откуда эта скрипка или контрабас, хрен поймешь. Нашу давай, – похлопывая по плечу Анатолия Сергеевича, он скалил вставные золотые зубы.
В них отразилось все благоговение и пиетет перед начальствующими. Хозяин ресторана, не чуравшийся самых необычных пожеланий клиентов, умудрился угодить и тем, и другим. Проход в другой зал завалили свободными стульями в надежде заглушить звуки «Реквиема». Оказавшись в полутемном помещении, где доедали буженину с чесноком и щуку, тушенную в красном вине, мужчина, подобно чайке, замахал руками, приказывая играть тише. Через несколько минут грянул Круг и его коронная «Водочку пьем».
Возмущенные шумом и пляской на костях, родственники усопшего повыскакивали из-за столов. В стены, отделанные декоративным камнем, полетели грязные тарелки и бокалы. На корабле Петухова поднялся истинный бунт. Сидевшая в прострации Людмила Васильевна прижималась к портрету мужу. Солоноватые слезы испортили макияж. Измазавшись в туши и помаде, женщина пыталась угомонить гостей, сознавая, что попытки ее тщетны.
И вместо того, чтобы отключить романсный шансон, Анатолий Сергеевич в привычной манере дирижера отдал приказ об увеличении громкости. Усердствовали скрипачи, из последних сил насилуя струны. Одинокий пианист, перевязав кровавые пальцы и выпив залпом рюмочку беленькой, застучал по клавишам. Продавливая их, музыкант-недоучка из местного училища отрабатывал гонорар. Молодой Шопен был устроен дядей – хозяином «Купчины».
И чем громче играли польского романтика, чем звонче звучала виолончель и свистела флейта, тем интенсивнее прибавляли громкость на буферах в соседнем зале. Муниципальные депутаты снесли пару столов в порыве страсти, пустившись в пляс. С каждой минутой камерная музыка все более и более сливалась с шансоном в единую какофонию. Заупокойный плач арендованных плакальщиц, ряженных в рваные народные костюмы из городского дома культуры, смешался с поросячьим визгом.
– Ну это же просто невозможно! Дайте поесть спокойно! – племянница Шурочка была готова истязать соседствующих с ними весельчаков.
– Никакого уважения к нам. А ведь у меня докторская степень и партийный билет до сих пор сохранился! – заголосил Антон Павлович, приходившийся коллегой покойному. – Ох, Семенович,
а я ведь должок так и не вернул тебе. Ну ничего. Мне они нужнее. Спиннинги нынче дорогие.
– Анатолий Сергеевич, нельзя ли приоткрыть окна? Уж очень душно тут, – обмахиваясь веерами, пропищали сестры Комаровы – внучатые племянницы Петра Семеновича.
От невыносимого зноя сестры поочередно принялись расстегивать пуговицы голубых блуз. Пожилые соседи по столу тут же расплылись в блаженстве, как только спелая, молодая грудь предстала на их судейство.
