– Никак не могу. Сквозняком потянет по полу.
В том зале маленький ребеночек, сами понимаете, не дай бог, заболеет. У вас детишки-то у самих есть? – такими нелепыми разговорами Петухов стремился отвлечь внимание гостей-критиканов.
– Ну есть. А вам какое дело? Мы – матери-одиночки!
– Как гордо звучит! А ведь это тост. Давайте выпьем за материнство! – предложив распить новое спиртное, прибывшее вовремя с кухни в эмалированных ведрах со льдом, Анатолий Сергеевич поспешил оставить пенсионеров.
В другом зале в клочья разорвали дорогие ламбрекены, привезенные из Франции. Готовый свалиться в обморок, хозяин ресторана попросил налить Шато-Брион – его любимое вино. Насладившись вкусом винограда мерло, Петухов на время пришел в себя. Гости, засидевшиеся за обеденными столами из Богемии, осваивали танцевальную площадку и караоке. В воздух запускали иностранную валюту, выстреливая самодельными хлопушками. Завидев евро, доллары, юани, Анатолий Сергеевич еле-еле удержался от того, чтобы самому не кинуться и не собрать разбросанные задаром сотни и тысячи. Вместо него этим грязным делом занялись официанты, которых пинали и обливали мартини и виски. В студентов местного колледжа летели столовые приборы и стулья.
Перебегая от одного раненого к другому, Петухов обещал поднять жалование втрое.
– Каждую третью купюру забирайте себе.
И поторапливайтесь, пора подавать десерты!
К каждому подбегали с эклерами в глазури, имбирными пирожными и мороженым из базилика с клубнично-бальзаминовым соусом. Официанты запихивали сладости в рот супротив воли гостей, поглощенных танцами и песнями.
Ближе к вечеру, когда проклятое всеми апельсинового цвета солнце покатилось за горизонт, а северо-западный ветер, неожиданно пришедший с реки, подарил живительную прохладу, в зал к депутатам и их семьям ввалились недовольные соседи. Матерые бюджетники и не только раскидывали стулья, скидывали со стен картины, громили бра и канделябры. Впереди этого гапоновского шествия шагала Людмила Васильевна. Дрожащими руками она угрожала Петухову. Трясущиеся груди пенсионерки вызывали жалость и ироническую усмешку коммерсанта, ждавшего этот момент целый вечер. К тому времени ему удалось обсчитать оба зала на несколько сотен тысяч рублей. Валютный водопад ревел, неся купюры разного номинала в карманы бывшего театрального режиссера.
На миг затихла музыка. Умолк «Сектор Газа» и Цой, Штраус и Бетховен. Две внушительные толпы таких разных и настолько похожих людей встали друг напротив друга. Рефери Анатолий Сергеевич оказался между молотом и наковальней. Два мира, встретившиеся в этом чудном заведении, хотели сойтись в смертельной схватке. Могильная тишина спустилась вместе с гелиевыми шариками и упавшими с потолков корзинами с цветами.
– Довольно! Мы долго терпели, сколько можно! Анатолий Сергеевич, мы требуем вернуть все наши деньги и завернуть пирожки и красную рыбу с собой.
– Пирожки обязательно! Очень вкусные! – пискнула аспирантка Петра Семеновича.
– А чем это вы недовольны, уважаемая?
У нас тут между прочим праздник. А вы… А вы…
А вы вообще голосовали за меня? – пропитым голоском вопрошал Геннадий Антонович.
– Я за коммунистов всегда голосую. Вам доверия нет никакого! Твари, предатели! Чубайсово отродье. И вы такой же, Петухов. Подлипала и приватизатор. Да я в этом здании… Да я! Да мы с Петром… в лучшие годы! Ох, мне плохо! – пенсионерка так умаялась, вспоминая лучшие годы времен застоя, что свалилась в обморок.
