В этом доме помещалось какое-то военно-морское учреждение, поэтому у входа всегда стоял матрос. Агитпункт был их детищем – поэтому и матросы. Они были молодые, веселые, опрятные – не чета толстым тёткам и дядькам. Один раз матрос принес целую кипу пластинок с речами товарища Сталина. Совсем новые – в какой кладовке они лежали? Видно было, что их никогда не заводили. Теперь уже вождь шипел безостановочно. Матросы беседовали о чем-то своем, старичок приходил и грустно садился в угол. Я до одурения листал журналы. Почти никто не заглядывал в Агитпункт, разве что агитаторы по делам – где-то расписывались и убегали. Потом проходили выборы, и Агитпункты исчезали до следующих.
Позже, когда я уже работал, меня назначили агитатором. Я по домовой книге заполнил открытки с приглашениями и датой выборов. Почерк у меня отвратительный, один жилец был недоволен, что я заполнил открытку как курица лапой, но все же взял. Другие вообще не брали, одна даже порвала на части. Дом был старый двухэтажный – случались неполадки с отоплением и водопроводом. Жильцы решили бойкотировать выборы, потому что им упорно не делали ремонт. Ситуация была серьезная. Меня отстранили. Выборы прошли, результат – 99,9%. Все дома проголосовали. Я спросил у веселого бригадира: «А как же этот дом?» Он подмигнул: «Да все в порядке! Ты что, наших выборов не знаешь?» Мама моя не любила выборы, старалась не ходить. Но звонили агитаторы и умоляли проголосовать, так как их не отпускали домой, пока все не проголосуют. Приходилось идти. Один раз агитатор принес ее паспорт. Оказывается, в ярости она опустила его в урну вместе с бюллетенями.
Сколько я себя помню, никто из моих сверстников в Агитпункты не ходил. Приятели решительно отказывались. Что меня привлекало в Агитпункте: речи товарища Сталина, матросы, подшивки «Огонька» и «Смены», гипсовая «расчлененка»? По отдельности, пожалуй, ничего, но в целом – часть огромной государственной машины, где ты мог к ней приобщиться и где тебе никогда не скажут: «Мальчик, ты что тут? Сюда нельзя!» Потом Агитпункты пропали, агитировать уже было не за кого. Новые товарищи-господа стали назначать сами себя. Зачем лишний камуфляж – ненужные траты. И так слопают.
Сегодня трудно представить, но в 50-60-е годы прошлого века Москва в летнее время была свободна от детей. «Цветы жизни» зацветали и расцветали за ее пределами, главным образом в Подмосковье. Детские сады вместе с воспитателями и обслугой выезжали на летние дачи. Детей школьного возраста вывозили в пионерские лагеря, коих было множество – бесплатных, иногда за мизерную цену. Оплачивали местком, профком и т. д. условия жизни, воспитательная работа, культурная программы были вполне приличны. Еда оставляла желать лучшего, но спасибо и на этом – дареному коню в зубы не смотрят. К тому же время было послевоенное.
Меня отправляли в пионерлагерь каждое лето. Если не было места на маминой работе, то оно находилось на отцовской. Мама работала в Академии наук. Их лагерь располагался в имении Поречье графов Уваровых. Для детей были выстроены щитовые домики, в них спали. Столовая, клуб и т. д. – в господском доме. По отцовской линии лагерь был с казарменным уклоном, жили в палатках, упор делался на физкультуру.
Я больше любил Поречье, но если там не было мест, обходился и палаточным житием. В сильный дождь палатки нещадно протекали и продувались ветром. Но главное, в летнюю жару я не мучился в городе, а жил на природе – с походами, кострами, кружками, заплывами на реке. Словом, это было хорошее изобретение, унесенное ветром перемен. Там не существовало ни бедных, ни богатых, а стало быть – зависти, гордости, спеси и алчной злобы – всего, к чему приводит социальное неравенство.
