Я оставила его, зная, что не справлюсь с ним, т. к. новизна жизни этой богемы захватила его, да и нужно было отдать дань молодости с ее веселыми кутежами и пренебрежением ко всяким авторитетам. И вот он закусил удила. Следствием было то, что он тоже стал жить отдельно и не показывался нам с мамой на глаза по целым неделям.
Мало-помалу, однако, Тото опять стал приближаться к нам и в конце концов не выдержал и поселился нынче после Рождества у мамы. Не может он жить один, не умеет и скучает, несмотря на всю свою храбрость и воображение о своей силе и несклонности к семейной жизни. Пока в прошлом году рядом с ним жили Аленушка218 и Люба (жена Саши Соловьева)219, – которые и перетащили его к себе и за ним ухаживали, – он в нас не нуждался, теперь же ни одной опекающей женской души нет возле него. А без женщины он жить не может; слишком у него нежная, требующая ласки душа. Уж ухаживает теперь за ним мама – просто страсть! Поэтому пока что мы все наслаждаемся согласием и миром.
Конечно, не обходится без взрывов, но это все больше с моей стороны. Вот я так уж действительно «одынец», как меня прозвал когда-то Тото. В этом я похожа на Дима220.
Теперь, если мне только удастся еще сделать переворот в мнениях Тото на обязанности человека по отношению к другим и на необходимость известного долга, – и я буду совершенно счастлива и смогу сказать себе, что жизнь моя прошла не совсем даром.
По своей мягкости и доброте Тото делает много хорошего, гораздо больше меня самой, но сознания долга у него как-то нет, да он и не желает его признавать. Я хочу подвести этот фундамент долга под его поступки, ничуть не нарушая, конечно, его доброго расположения и природного стремления к хорошему; не сухой кантовский категорический императив, а полный жизни и любви шиллеровский идеализм.
Ну – «поживем, увидим», как говорит Маша. «Коли не врет – так правда», – ее же слова.
10/IV. В субботу был у меня Нестор Александрович. Так это хорошо, тихо да мирно, мы с ним беседовали, а Лидия Семеновна, по обыкновению, испортила мне вечер! И ничем же не проберешь ее. Мне и жаль ее, и люблю я с ней иногда говорить, и злит она меня иногда до невозможности.
Когда ее нет, все наши разговоры носят спокойный дружеский характер, с ее же приходом – Н. А. начинает «умирать»; голова его сейчас же свешивается набок, глаза сонно полузакрываются, губы бледно улыбаются, а голос делается чуть слышным. Да и правда! Она сейчас же начинает забрасывать его целым градом вопросов, при этом все в таком роде: «Нестор Александрович, вы читали такую-то вещь Жан де Невриля (или что-нибудь в таком роде)»221; «Нестор Александрович, а как вам нравятся Гонкуры?»; «Нестор Александрович, а правда, какая гадость должна быть суконная постановка “Гамлета” у “Художников”?»; «Нестор Александрович, а как вы относитесь к Чехову?» и пр. и пр., без передышки, без перерыва.
В результате – я никогда не имею возможности поговорить с ним о том, что меня интересует.
11/IV. Ура! Я победила Вас, г-жа Мысль222! Отныне полно Вам властвовать надо мной, и теперь уж не я, а Вы моя Antilla223. Так же незаметно и властно, как Вы вселились в лучшую часть моего ума, так же незаметно и властно я прогнала Вас оттуда и отправила на задворки, разрешая изредка, и то не иначе, как по нашему зову, являться потешить нас. Этим подвигом мы доказали, что в нас есть еще, слава Богу, гордость и сила, не вся вышла на борьбу с Вами и прочими Вам подобными одержимостями.
