Во вторник утром, придя в ломбард, Цукерман обратил внимание на новую вывеску в мастерской. Старая с его именем была снята, и сиротливо стояла в углу мастерской. Висела другая, с именем и фамилией нового арендатора. Замок в двери был заменен, так что старому ювелиру пришлось ожидать нового хозяина. Вспомнилось, как Сема Мерминштейн, его партнер по бизнесу, которого по-родственному ему врулила Сарочка, всячески старался угодить Цукерману, выведывая секреты огранки.
Сема был намного моложе, а как ювелир – мелковатого пошиба, но на деньги обладал невероятной хваткой. Ему хотелось денег много и все сразу. Узнав об отъезде шефа, Сема включил все свои возможности и связи для приобретения второй половины бизнеса ему и только ему, ограничивая доступ информации о мастерской своим конкурентам. Обо всем этом Цукерман догадывался, вспомнив, как после незначительных недоразумений с клиентами, родственничек подсиживал своего шефа.
Вскоре, как всегда после получасового опоздания, появился Сема. Документы на куплю – продажу квартиры, а также на передачу второй половины бизнеса у него были готовы. Поздоровавшись с Цукерманом, предложил подняться на второй этаж в нотариальную контору для оформления и регистрации документов.
После того как все формальности с документами были завершены, как бы невзначай, промолвил:
– Да, Абрамович, чуть не забыл, тебя вчера спрашивали несколько человек.
– Кто именно и зачем? – насторожился Цукерман.
– Говорили по личному делу, один в обед, а двое вечером. Я сказал, что вас можно ожидать не ранее обеда.
– А мой домашний адрес им не забыл сообщить? – съязвил Цукерман.
– Нет, как-то, сразу не вспомнил, – подыгрывая ему, изрек Сема. – Да, вот еще, звонил дядя из Киева, говорил, что ваша виза готова. Можете паковать чемоданы.
– Тебя что, нужно тянуть за помидоры и вытягивать каждое слово? Мог бы с этой новости начинать, – буркнул Еся, и, опустошая свои сейфы с «честно нажитыми» побрякушками и антиквариатом, которые еще надо задекларировать, начал собирать свои вещички для отъезда.
Проверив последний раз сейфы, вспомнил о завалявшейся новой пачке двадцаток, которую месяц назад подсунул ему один покупатель респектабельной внешности. Рассчитавшись за проданную наспех десятилетнюю «жульку» неплохого состояния, покупатель неожиданно пропал, разведя Цукермана как лоха. Подержав пачку в руках, подумал: «А не подарить ли ее на прощанье Семе?» – но передумал, сунув ее в карман, начал укладывать чемоданы.
А вещичек у Иосифа Абрамовича собралось аж три чемодана, да дома с чемодан наберется с пожитками, и дипломат с пачками «зеленых».
Сема тоже собирался к отъезду в Киев, на день рожденья к дяде со своим сопливым девятилетним оболтусом Изей, в котором он души не чаял и все время таскал его по гостям, нахваливая, как его вундеркинд хорошо играет в шахматы и музицирует на скрипке.
Вспоминая эти походы к себе домой на праздники, которые устраивала Сарочка, Цукерману всегда хотелось засунуть в рот Изечке какую-нибудь конфету, типа леденец, чтобы он был занят чем-то другим, кроме как игры на скрипке перед гостями.
Впрочем, на скрипке он, мягко говоря, играл, так как и в шахматы, зная только, как ходят фигуры на доске, утомляя своей игрой всех гостей. После такой игры Сема первым начинал расхваливать юное дарование и рукоплескать, после чего гостям ничего не оставалось, как вежливо хлопать в ладоши.
