Меня перетащили в первую камеру и бросили на деревянный настил. Под утро пришел в себя и вновь требую отвести меня к старшему, и требую врача. Врача не вызвали, и меня, по распоряжению начальника отделения – в воронок, и отвезли в СИ 20/1, следственный изолятор, в ТЮРЬМУ. Главное – запомнить старлея и тех, кто меня бил. Запомнить надо, неизвестно, как жизнь сложится. На меня завели уголовное дело по двум статьям – 246, хулиганка, и 191, сопротивление властям. Потерпевший на боевом посту, старший лейтенант, у него непонятная травма, рука начала отсыхать. Сергей Николаевич, как ты был прав, спасибо тебе, а я не верил, жаль, что одна рука.
С каждой секундой, минутой, часом, днем надежда на спасение пропадала, все глубже в эту враждебную пучину опускаюсь. Что делать, как быть? Сергей Николаевич на вечерних посиделках у костра нам говорил: «В любой ситуации есть два выхода, выбери правильный. Не дай себя унизить, будь самим собой, и ты справишься». Мне что делать? Учеба, отличные отзывы по работе, перспективы, партия – все прахом. Надо выстоять и начать сначала. Как жаль. Я очень огорчил маму и отца. Справлюсь, выстою назло.
Камера предварительного заключения – большое помещение, около двадцати двухярусных железных кроватей, спертый от немытых тел воздух, накурено, хоть топор вешай, и в воздухе стояло горе человеческое. В камере человек двадцать. Зашел, вернее, впихнули, чуть не упал, зверски болит бедро. Поздоровался, спросил, где можно приземлиться. Кто-то вальяжным голосом сказал, где приземлиться, и кто-то из подпевал: «Иди к нам, сладенький». Нервы в кулак, страшно хочется курить, потерплю, может брошу… Не дать себя подмять, не дам, зубами рвать буду. В зале гул, где-то веселый разговор, это трое на верхнем ярусе наносили татуировку на интимном месте, со своими комментариями. Глухая молитва какого-то татарина, или еще кого, причитание и плач, все смешалось. Жизнь изломанных людей.
Первый день и первая ночь в тюрьме – самое страшное, ломаются судьбы. Чтобы было неудобно спать, изломал подобие подушки, чтобы о себе напоминала, весь собрался, жду. Что ночью, что днем, постоянно горит свет, чтобы вертухай мог следить. От коек тень, можно сказать, полумрак. Мелькнула тень, и к глазу приставили наточенную ложку (алюминиевую ложку точат о железную койку, и она приобретает функцию ножа) и тянут в уголок. Я поддался, перехвати руку с ложкой и пальцы резко воткнул в два глаза, и – ребром по кадыку. Оно аж захлебнулось в крике от боли и тут же рухнуло на пол, ложку я забрал. Местный главарь видел, глядя в их сторону, только покачал головой. Сколько их – не знаю, трое было внизу, они студента неспеша насиловали, трое делали тату, осталось пятеро. Ночь прошла. Утром подошел к главарю, и спокойно с ленцой ему говорю: «Если что сделаете со мной – всех по одному убью, срока давности не будет. На воле у меня будут проблемы. Один уже отдыхает. Спасибо, что меня выслушал». Подошел к своему месту, лег и заснул. Прошел день, второй, третий – никого никуда не вызывают, думаю, ждут, когда синяки и гематомы пройдут, эти сволочи на этом руку набили. Я потребовал врача и адвоката, левая нога сильно болит, гематома не сходит. На пятый день вызвали на допрос к следователю. Он сильно на меня давил, я потребовал адвоката и врача, со следователем не разговаривал. Дело было фактически сфабриковано, требовалась моя подпись, и все присматривался ко мне, сошли ли синяки, или еще подождать. Опять ждать. В тюрьме существовала особенность – когда человека вели на суд, то народ его более-менее одевал, вот такое поветрие. Я был неплохо одет, так что на мне сейчас ничего своего не было, из хорошо одетого превратился в бомжа с чужого плеча.
