Секретность его состояла в том, что он выпекал хлеб. О лучшей работе невозможно было и мечтать, потому что, помимо зарплаты, каждому сотруднику выдавали в день двести граммов хлеба, которые можно было съедать только на территории завода. Мать попросила лишь освобождать ее от работы в субботу. Для советского руководства завода эта просьба прозвучала, как разорвавшаяся бомба, но главный бухгалтер, тоже еврей, понял ситуацию и каким-то образом выбил для матери разрешение вместо субботы работать в воскресенье.
Когда мне исполнилось года четыре, меня подобрал пятнадцатилетний парень, сын боевого генерала, росший без матери, на попечении адъютанта его отца. Парень жил в огромном доме и получал большие продуктовые посылки, видимо, от отца. Моему пятнадцатилетнему приятелю нравилось, что я был довольно смелым, хулиганистым и при этом очень исполнительным. А я, получая от него всевозможные подарки и еду, выполнял разные его поручения. Он мог дать мне билет в театр или кино, куда он тоже шел. Билет был уже надорванный, и меня, конечно, не пускали, а я устраивал скандал, считая, что билет – годный. Его это развлекало, и он меня поощрял.
Или говорил: «Видишь, киргизы везут на тележке урюк и изюм на базар. Вот тебе бритва, ты подкрадись и разрежь мешок, а мы будем сзади смотреть, как из него все посыплется». Вот такие вещи я для него вытворял, а он покатывался со смеху и всегда одаривал меня гостинцами.
Однажды он увидел киргиза верхом на осле, с натренированным для охоты орлом на плече. Мой приятель дал мне рогатку и пообещал хорошую плату, если я из нее попаду в орла. Я прицелился, выпустил камень, но попал не в орла, а в киргиза. Мы быстро убежали, и за мои заслуги этот приятель дал мне огромного малосоленого лосося, за которого на базаре можно было, наверное, получить десяток шуб.
Когда я принес эту рыбину домой, мама ужасно испугалась. «Выбрось ее немедленно», – потребовала она, думая, что нас хотят отравить, и выбросила мой трофей. С тех пор я без особого удовольствия ем лосося и никогда не заказываю в японских ресторанах суши с этой рыбой.
Довольно часто мать приводила меня на хлебозавод, где она работала, и я, игривый светловолосый мальчик, конечно, вызывал умиление у работниц. Многие из них были одинокими, бездетными, вдовыми.
Однажды я назвал блядью заместителя главного бухгалтера, которая со мной заигрывала. Моя мать таких слов не знала, но увидела слезы своей сотрудницы, которую она уважала и любила. У этой женщины на фронте погиб муж, она была честнейшей и порядочнейшей во всех отношениях, и мое слово ее глубоко оскорбило.
Моей матери долго объясняли, что я сказал, и в конце концов она поняла, насколько сильно я оскорбил эту женщину. Когда все успокоились, меня, естественно, простили по малолетству, и в конце дня работницы даже решили не есть свою пайку хлеба, а отдать моей матери. Хлеб во время войны был самым дорогим продуктом. Мама взяла эту горячую буханку и, сознавая, что идет на огромный риск, спрятала ее на мне и пошла через проходную. Но я был нетерпеливым ребенком и в самый ответственный момент, стоя в проходной, начал кричать: «Мама, вытащи хлеб, он очень горячий! Мне больно!»
Трудно передать, что было в этот миг с моей матерью. Она с отчаянием и надеждой смотрела на сторожа: если бы он ее задержал, ей бы грозило не менее трех лет тюрьмы. Но сторож, который сам опешил от происходящего, посмотрел по сторонам и, убедившись, что никто не слышал моего крика, скомандовал: «Проходите, что задерживаетесь?» Мама никогда потом не могла забыть этот момент и доброту, проявленную русским человеком.
