Заповедное изведанное - страница 44

…

…обычно бомжами зовут бездомных, спивающихся, голодающих. но этот бомж имел квартиру. он выбирался из неё чаще без свидетелей и так же возвращался – скорее всего, ночью или под утро. о том, что он дома, соседи узнавали по дерьмовым следам возле его двери. цвет варьировался от кирпичного до болотного – регулярным питием одеколона он испортил себе желудок и кишечник. хотя, начинал пить, как все: вино, водку…

одеколон начали пить при Горбачёве и его сухом законе, это казалось забавным, новым. даже в московской девяносто первой школе близ Арбата этим на самой верхней, к метро «Арбатской» ближней причердачной площадке лестницы потешились старшеклассники во главе с высоким тощим веснушчатым Славкой Шмелёвым, имевшим что-то сибирское в скулах и глазах, как будто на мороз слегка сощуренных – его седой бородатый отец был ранен на фронте, доживал свой укороченный войной век в первом кооперативном московском доме-коммуне меж Садового Кольца, улицы Фадеева и Каляевской, который проектировал конструктивист Илья Голосов…

пить одеколон в двухтысячных – даже для бомжа что-то странное. хотя, перестройка это позор, который всегда с тобой, и если деградируешь, то проходишь весь «филогенез» в своём «онтогенезе», и от палёной водки скатишься к тройному одеколону. нищета… существо из третьей квартиры давно нигде не работало: не позволяла устроиться низкая квалификация и непредсказуемая дефекация. одеколон глушил слегка фекальные его флюиды, но сочетание получалось суровое, как жизнь при капитализме. и хоть ничего, кроме отвращения, безымянное существо не вызывало, соседи ощущали в этой вони какую-то общую правду-приговор – своеобразный сигнал о том, что их дом и страна заплыли не туда…

…над нашей почтой-телеграфом-телефоном выросли букетом высокие антенны-тюльпаны, связуя городок с миром. футуристический вид этой, центральной, части акадЕма, казалось, воплотил эскизы гостиницы «Москва», какой её видели братья Веснины – тоже центральной для пролетарской столицы. только не для трансляции глобальных съездов и не для мега-концертов работали антенны акдЕма, а для личного, для нашего…аллея Славы поднималась выше и выше вместе с ростом детей, кедры стали обрастать полноценными шишками, через Академическое шоссе за ними от институтов повадились белки. учёные, имевшие «жигули» и «волги», деликатно тормозили, пропуская братьев меньших на аллею своей людской славы. однако самим людям не пришлось воспользоваться плодами строившегося ими общества. дрожь девяностых рассыпала плоды: не считая себя уже властью, советский народ распался на национальные, семейные и бизнес-анклавы, с островов одичало взирая, как тонет бывшая родная Атлантида, как стягивает красный стяг со шпиля над зелёным кремлёвским куполом какой-то резвый депутатишка…

первое предательство, но ещё не осквернение аллеи совершили мы сами, когда не пришли на субботник в девяносто первом её убирать – обёртки сникерсов и пластиковые «кегли» из-под фант и пепси-кол катались на ветру перемен враждебных, иллюстрируя нашу растерянность. ведь никто, кроме нас и раньше не убирался здесь с началом учебного года – дружно, весело, празднично. самодезорганизация: мы перестали быть властью даже в своём городке – мы затаились. даже походки поменялись: втянули шеи в плечи, стали устанавливать стальные двери на последние гроши. каждый начал выживать по-своему. институты, напротив аллеи через проспект, львиную долю сотрудников уволили: свои учёные степени позабыв, исследователи нефти и атмосферы рванули в качестве челноков в Китай и познали рыночную экономику не понаслышке. как зачехлённые зенитки застыли исследовательские аппараты на крыше Института оптики атмосферы: казавшийся атомным и ужасным, враг-капитализм не прилетел воздухом, он пророс из нас самих и нас перестроил. в зданиях институтов на первых этажах открылась куча магазинов: субаренда, её величество предприимчивость. а непредприимчивые начали спиваться. фундаментальная наука нерентабельна…