– Шац Матильда Германовна? – раздаётся за спиной голос какого-то мужчины.
– Ромасенко, чё тут делают менты? – проносится шёпотом.
Сглатываю слюну в пересохшем горле и обмираю. Повторно за сегодняшний день. Даже не нахожу в себе смелости обернуться. Мне словно кол в спину вогнали и вкрутили его в асфальт.
Бах-бах-бах.
Кровь горячей, ритмичной пульсацией стучит в ушах. По телу волной проносится тревога. Оглушает. Заливает. Топит. Охватывает всю меня. Наполняет переживаниями.
Не дышу. Не двигаюсь. Деревенею от напряжения.
Они нашли меня. По номеру вычислили.
Или всё же нет?
Просто пришли в школу по той причине, что здесь учатся эти хулиганы?
Да. Не накручивай, Тата. Скорее всего, так и есть. Успокойся.
Заставляю себя вновь дышать.
– Слышь, держи язык за зубами, поняла? Ты ничего и никого не видела, – склонившись к моему уху, тихо чеканит Ромасенко. – Расколешься – пожалеешь по-крупному, – больно сжимает локоть. – Мы тебя уничтожим здесь. Усекла? – откровенно и бессовестно мне угрожает.
Вот ведь наглый!
– Руки. Убрал, – цежу сквозь зубы и всё же, не удержавшись, бросаю взволнованный взгляд в сторону классного руководителя.
Она, бела как мел, но невозмутимо отодвигает сотрудника органов влево и даёт своим воспитанникам команду приготовиться.
– Дети, идём.
А дальше как в тумане.
Перезвон колокольчика.
Улыбающийся Мозгалин, с трудом топчущийся рядом.
Асфальт.
Шары, колыхающиеся от порывов ветра.
Шум. Гвалт. Море незнакомых лиц вокруг.
Ступеньки. Школьное крыльцо. Холл.
Бездумно плетусь вслед за одноклассниками до кабинета, расположенного на втором этаже.
Занимаю последнюю парту у окна. Опускаюсь на стул.
«Я пупок проколола, зырьте».
«Крутяк»
«Дай лизнуть серёжку»
«Пошёл ты»
«Менты на фига подходили к Германовне?»
Прислушиваюсь.
«Что-то про Абрамова и Ромасенко спрашивали»
«Где они, кстати?»
«Чё-то случилось?»
«Случилось. Рассоева на днях вроде как избили»
«Он был на линейке?»
«Он в больничке лежит с проломленной башкой»
Кислород снова перестаёт поступать в мои лёгкие. Виной тому страх, который иголочками проходится по всем нервным окончаниям.
Тот парень сильно пострадал?
«Очуметь»
«Подробности есть?»
«Не-а».
К сожалению, никакой конкретики. Ясно, что никто из них информацией не владеет.
«Поплавская, чё за цвет волос? В зелёнке искупалась?»
«Синицкий уволился, слышали?»
«И кто теперь будет вести химию?»
«Вторую группу французов отдали новой училке»
«Она хоть норм?»
«Мелкая, невзрачная мышь. Мы с пацанами её вчера нечаянно шуганули в библиотеке. Делаем ставки, сколько продержится».
«Спорим, недолго?»
«Месяц?»
«Неделя»
«А видели Григорьеву? Пузо уже заметно. Обрюхатил-таки биолог».
«Ага!»
«Антонов, да отвали от моего пупка, дебил!»
«Чё так жутко воняет?»
«Слепая? Стены покрасили»
«Отстой»
Гомон голосов разносится по кабинету. Воцарившийся в стенах класса шум давит и раздражает. У меня начинает болеть голова. Чувствую в себе только одно желание – уйти отсюда.
«А эта, слышали, из Москвы?» – стайка девиц косится в мою сторону.
«Кто такая вообще?»
«Без понятия. Вчера на репетиции её не было».
«И Германовна ничё не сказала»
«Понторезка. Босоножки заценили? Джимми Чу»
«А чё за айфон у неё? Тот, который выходит осенью?»
«Да неее, не может быть»
«А сумка настоящая, как думаешь?»
«Ты гонишь, Лен? Биркин? Паль, стопудово»
Колхозники, что с них взять!
«Цацки – бижутерия, мне кажется»
«Ага»
«А она симпотная» – вклинивается в женский диалог мужской голос.
