Запрети меня - страница 23

Спустя сутки из палаты для буйных меня перевели в четвертую после косметического ремонта. Мне «повезло» въехать в нее первым – впрочем, думаю, что первым там поселился запах сырого постельного белья. Я занял место у окна, за шкафом. Когда не хотелось никого видеть, я мог лечь головой к шкафу и смотреть в окно. Если же становилось совсем скучно, можно было переместиться и смотреть, как медсестры ходят по коридору, и слушать обрывки их разговоров о доме и новостях из телевизора, что было единственным отголоском того мира, в котором я пребывал раньше. Судя по их болтовне, местечко тоже на любителя.

По ночам в палате выключали свет и я слушал тяжелый храп шизофреников – видимо, сердце не сходит с ума и чувствует, в какой западне оказался его носитель. По храпу пациентов можно смело предположить, что их сердца перегружены. Вероятно, для многих из них очередь за бесплатной таблеткой подходит к концу. Сначала я пытался читать в темноте, при свете фонарного столба с улицы, древнекитайскую поэзию. На третьей странице сдавался и закрывал книгу. Хотя суть этого чтения – верный рецепт не оказаться здесь. Раньше я этого не замечал.

За сложностью каллиграфии и внешней простотой формулировок кроется то, что принято называть «глубинными смыслами». Но, чем глубже ты ныряешь в поток своего сознания за древней поэтической мыслью, тем сильнее теряешься при всплытии. Попытка понять – вот явный признак отклонения: если не чувствуешь сразу, не стоит лезть в это дело. При таком подходе все учение проходит мимо. Здесь применим исключительно противоположный метод – поверхностный и лишенный симпатии к седобородым старцам. Тогда-то и приходит понимание: китайцы циничны, китайцы злы, у них племенное сознание, они никогда не умирают, их эго не погружено в одну биологическую особь – оно продолжается в фамилии. Квадратик, две черточки, нисходящая кривая, рассекающая треугольник. Династия Тиань, смерть сотен тысяч предков на плантациях и фабриках, упорство на пути к смерти, выраженное в каллиграфическом знаке, от отца к сыну. Их древние книги – это диверсия в культуру европейца и всякой единицы самосознания. Подмена индивидуального разума разумом коллективным, но выраженным от первого лица – мудреца с седой бородой, изначально вызывающего доверие своим опытом, аскезой и тем, что его философское наследие сохранилось в веках. В итоге они вторгаются в сознание, как паразиты из китайских чаев для похудения, что пожирают организмы худеющих красавиц изнутри. Все просто: тебя нет, не гони, будь предан господину, сохраняй спокойствие, работай, умри, тебя нет. Квадратик, треугольник, еще несколько штрихов – на большее не рассчитывай, обдолбанный наркотой европеец. Мы привезем еще спайсов – расстели циновку и приготовься отдать концы. Суть учения Древнего Китая очень проста – они не для того закопали 100 000 000 000 000 человек при строительстве Великой стены, чтобы вместе учиться прекрасному. Сегодня продукты их экспорта – костюмы «Адидас» со следами фенольных смол, спайс, Конфуций и глисты. И все уже подсели, внешний долг твоей страны в юанях скоро нагнет всю твою семью. Хотя подсказка все же была: «Если ты встретишь учителя, убей его».

Однажды я видел, как в туристическом лагере на Алтае даосист под водкой разбил жене лицо в кровь. Сначала я решил, что это просто огненная вода, но затем это повторилось, когда огненная вода закончилась. Прямо с утра. Этот чувак с бородкой, в общем-то, и был основателем лагеря, таким образом мы изучали даосизм. Во многом поэтому я как-то быстро остыл к китайской поэзии. Но, наверное, главная причина в ее чрезмерной саркастичности. В этом смысле с ней не сравнятся даже санитары в психушке – хотя они-то знали толк в сарказмах. Закрывая книгу, порой я вглядывался в потолок в попытке понять, откуда на нем следы крови, проступающие сквозь свежую побелку. Потом я узнал, что эти пятна были результатом шутки санитаров. Рецепт ее был очень прост: особо буйный пациент поступил с уже отбитыми в мусарне почками, парень вернулся с Гоа и утверждал, что он гражданин мира. Его крепко связали, утку для отправления нужд подсунули прямо под него, за несколько дней в ней собралось много окровавленной мочи, менять утку никто не хотел, это поручили блаженному Алеше. Алеша, вместо того чтобы донести это до уборной, решил устроить в палате фестиваль красок, на то он и был блаженным. Но ни в каком случае я не поставил бы на то, что Алеша мог справиться с этой задачей, – я, человек который знал его несколько дней. Санитары знали его существенно дольше, но все же поручили эту миссию именно ему. В чем же здесь шутка? Ни в чем. Алешу тоже связали и закололи на соседней койке. Все две недели, что Алешу выворачивало на вязках, парни в квадратных шапочках ходили в улыбах. А медсестры этого словно не замечали. Они любили китайские резиновые тапочки, которые звонко шлепали по линолеуму, когда эти крупные белые женщины среди ночи ходили курить. Завести с ними разговор примерно так же просто, как следовать советам Конфуция. На всех без исключения больных они смотрели сквозь, словно разглядывая стенку у тебя за спиной. Местные знали: в действительности всё это заразно и лучший фильтр, через который можно воспринимать острого шизофреника с голосами, отнюдь не сочувствие, а безразличие. И единственный способ сохранить разум – это поменьше тусить с натуральными психами. Ведь лучшее тому подтверждение – один из корпусов больницы, полностью укомплектованный бывшими ее сотрудниками.