День спустя я уже ломался от боли надвое и не мог встать. Алкогольная абстиненция хуже наркотического отходняка, хуже кумаров – на них не бывает такой жести, как неприятие организмом следующей дозы и вполне реальной не соматической боли. Но, когда испытываешь эти состояния одновременно, решение приходит само собой. Все остальное доделывают бессонница и страх. Я дотянулся до штанов, они валялись смятыми на краю кровати, достал жесткие снотворные и закинул всё, что осталось, полтора листа, просто чтобы избежать еще одной подобной минуты и неизбежности переживать это снова. На этом романтика суицида закончилась. Радовало одно: я не обосрался – в желудке слишком пусто. Если труп обнаружат в первые сутки, может быть, нашедшего не вырвет прямо сразу.
Перед тем как проснуться связанным на казенном матрасе, среди полупарализованных овощей, накачанных аминазином, спящих с открытыми глазами с засохшей на щеке слюной, помню, как приехала мама, как била меня по щекам, как вызвала неотложку. Наверное, это случилось на вторые сутки сна. Моя толерантность к веществам привела к тому, что максимум того, что я испытывал после пробуждения, – это сильное головокружение и периодические провалы обратно в сон. Врач скорой даже не увидела необходимости делать промывание, она просто вызвала санитаров. Меня довезли до больницы им. Алексеева, ополоснули холодной водой, затем связали, поставили капельницу с физраствором, и санитары немного поржали, что на моем плече набит портрет Джека Николсона из фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Их смех – последнее, что я помню перед тем, как снова отключиться.
Около семи утра меня разбудили на раздачу таблеток и отвязали от железной кровати. «Для вас еще ничего нет», – из окошка сказала старшая медсестра. Сигареты изъяли. Нет ничего хуже, чем стрелять сигареты. Без никотина мозг не встанет на место, без него я не смогу продумать всех вариантов, как отсюда сбежать. К 16:00 приехала мама, привезла спортивный костюм, сигареты, еду и сборник древнекитайской поэзии. День был не приемный, внутрь ее не пустили, но она поговорила с врачом – высокой женщиной средних лет. Двадцать дней минимум из того долгого срока, по которому можно заехать по суициду. Теперь я должен проходить обследование, и, если будет принято решение, что все мои проблемы имеют наркологический характер, меня выпишут с предписанием пройти лечение в районном наркодиспансере. Если найдут что-то еще, то по решению врача… Это может занять пару месяцев. Рекомендованный минимум – четыре недели. Все это я узнал по телефону – мне разрешили сделать один звонок.
В закрытой психиатрии сутки длятся иначе. Ту же особенность можно прочувствовать, пожалуй, только в поезде дальнего следования, где время словно растягивается по всему полотну российских железных дорог. Разве что здесь не объявляют остановок. Ехать можно первым, вторым и третьим классом. Первым чуть проще: доступен чай и тамбур, где можно курить и смотреть в окно. Второй класс – это состояние повышенного внимания со стороны персонала, одно неверное движение переведет тебя в третий. Третий – это тугие ремни и накачка аминазином в таких количествах, что по состоянию ты ближе к багажу, чем к живому пассажиру купе, с перспективой проехать в таком виде весь маршрут. Проблема третьего класса еще и в том, что нередко именно те, кто путешествует таким образом, становятся самыми заядлыми странниками.
