Островитянин стал яростно доказывать, что чужакам тут не место. Его быстро поддержали сотоварищи, которые имели множество пьяных претензий к «обнаглевшим япошкам». Слово за слово, завязалась драка. Естественно, в части об этом быстро узнали, и мы ринулись разнимать. В пылу схватки понемногу досталось всем. В итоге повязали одного японца и шестерых наших, которые в свою очередь утверждали, что был ещё один япошка, но куда-то скрылся.
Задержанного мужчину звали Сакаэ, он немного говорил по-русски. В числе прочего он объяснил, что прибыл на остров вместе младшей дочерью, Кацуми. Она-то и пропала. А куда она делась, никто не знал. Я распорядился организовать поиски, которые продлились до глубокой ночи. Инцидент был весьма неприятным и грозил всем серьёзными последствиями, потому действовать нужно было немедля. Мало того, что японского гостя побили, так ещё умудрились проморгать его спутницу.
Я полагал, что Кацуми скорее всего убежала, испугавшись гнева местных жителей, и прячется где-то в горах. Девочке было всего восемнадцать. Отец сделал ей подарок в честь дня рождения, взяв с собой на свою историческую родину. И наверняка уже сто раз проклял себя за то, что подверг такому риску собственного ребёнка.
После бесплодных поисков и допросов местных жителей, нам так и не удалось напасть на след исчезнувшей девушки. Но тут одна женщина внезапно проговорилась, что, мол, видела, как её сосед кого-то привёл домой именно в то время, когда разразилась потасовка.
Мы тотчас отправились к тому соседу. Однако с него, как с гуся вода, стекали все просьбы, доводы и угрозы. Я знал этого товарища, и никаким товарищем его не считал. Это был скользкий, малоприятный тип, промышлявший чем-то явно незаконным. И тогда я пошёл на риск. Возможно, неоправданный и глупый, но интуиция моя била в набат, вереща, что эта сволочь врёт. По инструкции я бы должен был передать информацию в РУВД, а дальше действовать по их усмотрению. Но я пошёл наперекор инструкции.
Спустя полчаса, когда ребята уже возвращались в часть, я притаился за забором у дома подозреваемого. И вскоре понял, что у него в сарае хранится что-то явно ценное.
Перед самым рассветом, когда остров уже готовился встретить солнце, я под покровом растворяющейся тьмы подполз к сараю и заглянул в окно. Мне удалось различить только силуэт, скомканный и неподвижный. Но я понял, что это и есть Кацуми. Она была связана верёвками и лежала на полу, не двигаясь. Взломав замок, я выкрал девушку. Однако вместо того, чтобы отнести её к отцу в военчасть, я отнёс её подальше, в лесополосу.
Забрезжили первые золотые лучи, осветив лицо Кацуми-тян, печальной, запуганной, уставшей. Неумелые, грубые узлы на её руках причиняли ей боль, но она не плакала. Она пыталась мне что-то сказать, совсем тихо, о чём-то спрашивала. Я не понимал её языка, зато понимал, насколько она прекрасна именно такой — безропотной, беззащитной, подавленной, но несломленной. Я понимал, что меньше всего хочу сейчас освободить её и на своё горе, к своему ужасу и стыду, понимаю чувства того мерзавца, возжелавшего поработить это земное чудо.
Она смотрела мне в глаза почти бесстрашно, а я боролся с собой, чтобы запретить себе притрагиваться к ней. Она что-то шептала.
— Я тебя не обижу, Кацуми, — проговорил я, чувствуя, как каждое слово проходит по горлу камнем. — Не бойся. Не бойся.
