Запретная тетрадь - страница 21

А с сегодняшнего утра я думаю, что, будь в нашей жизни меньше борьбы или, по крайней мере, больше побед, Микеле часто обнимал бы меня так же, как сегодня. Он вновь сделался решительным и веселым, как в то время, когда мы еще не были женаты и он строил всевозможные планы на будущее. Тогда Микеле все время говорил, что не задержится надолго на месте банковского служащего, что это не его призвание, что он хотел бы стать приват-доцентом, может, преподавать, а может, писать. И даже добавлял, что, если бы не любовь ко мне, если бы у него не было нужды зарабатывать, чтобы мы могли немедленно пожениться, он бы уже ушел из банка и пустился на поиски приключений. В первые годы нашего брака я боялась, что он вспомнит об этих своих планах и действительно захочет претворить их в жизнь: Риккардо уже родился, а вскоре объявилась и Мирелла. Мы бы не справились, потому что в то время даже не рассматривали вариант, что я буду работать – это, впрочем, и не вышло бы с маленькими детьми. Микеле часто говорил нашим друзьям, да и мне, что для него это временное решение, план «Б», потому что ему не нравится медленная карьера и такая низкая, хоть и стабильная, зарплата. Говорил, что скоро у него появится отличный шанс, ждал, что конкретизируются какие-то серьезные задумки неких его друзей; я ни о чем его не спрашивала, потому что эти разговоры всякий раз тревожили меня. Потом он постепенно перестал об этом говорить и упоминал только тогда, когда вокруг были люди. А затем он, видимо, утратил связь с этими людьми, потому что перестал их даже называть; шанс так и не представился, и он, казалось, прекратил о нем думать. Но сегодня он так меня обнимал, что я поняла: нет, вовсе не переставал. Мне следовало бы радоваться, что он больше ничего со мной не обсуждал, ведь это еще одно свидетельство его душевной щедрости и чуткости; я же, наоборот, огорчаюсь. Чувствую, что в его молчании есть некий упрек, едва ли не обвинение в том, что из-за детей и меня ему пришлось отказаться от всего, чего ему хотелось. Но сегодня, обнимая меня, он демонстрировал по-прежнему живущую в нем надежду, похожую на ту, что таится во мне и о которой я не отважилась бы заговорить с ним. Это открытие показалось мне источником новой гармонии между нами, новой любви. Мне было радостно, казалось, что все еще только начинается: я взяла Микеле под руку, и мы вместе прошли по коридору тем шагом, которым ходили в молодости, когда хотели дойти бог знает куда. Я объявила детям, что отец получил прибавку, а главное – моральное удовлетворение, которого долгое время несправедливо был лишен. Мирелла обняла отца и потом сказала, что, конечно, восемнадцать тысяч лир в месяц немногое меняют. Я ответила, что это не так, что для тех, кто живет рачительно, с таким ограниченным бюджетом, как наш, это действительно будет означать небольшое повышение достатка. Они как будто не верили. Тогда я добавила, что скоро и я получу прибавку к жалованию, об этом даже в газете писали, и, как бы там ни было, мы сможем сразу же купить ей красное пальто, и кое-что нужное – Риккардо. В общем, наша жизнь станет лучше, как до войны. Микеле возразил, что вместо стольких необязательных трат мы снова пригласим домработницу, чтобы освободить меня от груза домашних хлопот, который я добровольно влачила много лет. Дети ничего не сказали. К тому же я сама сразу же заспорила; сказала, что мы до сих пор и так прекрасно справлялись, нет ни малейших причин что-то менять, я, слава богу, сильная женщина с крепким здоровьем – и молодая, твердо добавила я. Я смотрела на Микеле, нежно подходя к нему, и в памяти всплывали наши фигуры в объятиях – такие, какими я увидела их в зеркальном отражении: Микеле со своей красивой осанкой, мое все еще стройное тело, ни морщинки. Мирелла может смеяться сколько ей угодно, я думаю, что мы все еще молоды.