Штайнер поднял брови:
– В самом деле? Аргентинские? И откуда они у тебя?
– Каждое лето… выезжал за город… сам собирал и сушил…
Штайнер хмыкнул и принялся записывать полученные показания.
Он пододвинул к себе протокол допроса и стал сосредоточенно заполнять его, забыв о Трактирщике.
Тот с ужасом наблюдал отрешенное лицо офицера, – выцветшие глаза, серый поношенный китель с черными петлицами, синие узкие губы. Почти старик, – но с выверенными движениями, повелительным голосом, стальным блеском зрачков.
Когда оберштурмфюрер говорил, слова выходили из этих губ с треском чемоданной фибры.
Когда он стоял, он мог легко пройти под мышкой Трактирщика, и это пугало еще больше.
Когда он поднимал глаза… лучше не глядеть в эти глаза…
Югом, который обещал ему штурмбаннфюрер Райке тогда, в Потсдаме, оказался Мюнхен.
На вокзале гуляли сквозняки, пахло гарью и углем.
Когда Уве Клюг вышел на темную привокзальную площадь, по дальней стороне прошел трамвай. В салоне не горел свет и тело вагона показалось Уве погибшим кораблем, уходящим в глубинную темень.
По обеим сторонам площади стояли кирпичные дома, и большая часть из них была разрушена бомбами; неровные зубцы стен темнели на фоне задрапированного тучами ночного неба.
Проехал экипаж, там кто-то сидел. Потом еще один.
Лишь третий оказался свободным.
Кучер остановил лошадь и опустил металлический значок у счетчика. Верх был поднят, и на плаще у кучера блестели капли дождя. Его лакированный цилиндр сверкал от воды.
Они долго ехали переулками под дождем. Не горели фонари, слепые окна смотрели на улицы. По неосвещенным улицам скользили тени прохожих; а может, это были ночные чудовища.
Мюнхен погрузился во тьму, затих в ожидании новых ужасов, падающих с неба.
Маленькая частная гостиница на Готе-платц понравилась ему с первого шага, который он сделал, сойдя с коляски.
Это можно было бы назвать пансионом, не будь здание таким старым. Толстые средневековые стены, низкие потолки и еще более низкие притолоки, и если, проходя дверь, не склонить голову, можно набить приличную шишку, и с минуту в изумлении тереть лоб или темя.
Его комната на первом этаже походила на келью. Узкое окно, сквозь которое с трудом могла пролезть беременная кошка. И даже эту щель наглухо заклеили черной бумагой.
Правила гражданской обороны строго соблюдались. Нарушения жестоко карались.
Столовая размером с гардероб, где длинный стол и две скамьи занимали большую часть площади пола. Милая пожилая хозяйка, свежие деревенские яйца, вкусный кофе и горячие булочки на завтрак. Хозяйка явно не гнушалась черного рынка, и цена комнаты говорила об этом.
Пока РСХА платит, ему все равно.
Шумный центр Мюнхена, израненный британской бомбардировкой, существовал где-то далеко.
Город его бывшего шефа по управлению полиции Берлина Йозефа Майера.
Во многом из-за служебного знакомства с Майером Уве Клюга за шиворот втащили в это конфиденциальное расследование РСХА.
Это был лучший исход, чем Сталинград, но все, что делалось вопреки воле Уве Клюга, вызывало естественную антипатию. И одно дело, – призыв в действующую армию для выполнения присяги; другое, – исполнять сомнительную роль в играх гестапо.
Однако, получив в руки дневник своего бывшего шефа, Уве решил, что сама загадка стоит того.
Разобрав дорожный саквояж, повесив на вешалку вещи, Уве сел к крошечному столику и положил перед собой армейский планшет. Вермахт забыл затребовать его обратно, с другой казенной собственностью, и Уве решил позаимствовать удобную вещь для своих надобностей.
