Завет воды - страница 58

– Доктор Килгур. Хорошие хирурги могут провести любую операцию. Великие хирурги предотвращают осложнения.

Дигби расцветает от похвалы.

– Сроду не видала в городе столько военной формы, – ворчит Онорин.

Они с Дигби спасаются от палящего солнца в кинотеатре “Нью Эльфинстоун”. Толпа на субботнем дневном сеансе – море форменных коротких стрижек и хаки.

– А я-то надеялась, что “Лонгмер” будет моим последним рабочим местом. Если опять начнется война, меня переведут из гражданского подразделения в военное. Я, конечно, исполню свой долг. Но, как по мне, мир сошел с ума. Япония вторглась в Китай? А что, если они решат, что Индия – следующая? Не говоря уж о немцах, с их новым канцлером. Не доверяю я ему.

– Когда читаешь газеты, это кажется неизбежным – война, я имею в виду.

Дигби был поражен, узнав, что в Первой мировой сражался миллион индийских солдат и погибло не меньше ста тысяч. Газетные передовицы высказывают мнение, что если индийцев вновь призовут в Британскую Индийскую армию, они не согласятся на меньшее, чем свобода в обмен на участие в войне.

– Неизбежно? Господи, не смей так говорить! – Онорин роется в своей здоровенной плетеной сумке. Отчаивается, хватает предложенный Дигби носовой платок и вытирает глаза. – Я потеряла старших братьев в той войне. Это убило мою бедную маму. Политики? Они все говнюки, Дигби, – горько вздыхает она. – Будь у власти женщины, мы бы ни за что не посылали парней на смерть.

Если начнется война, Дигби направят в воинскую часть. Он вспоминает, как профессор Алан Элдер в Глазго говорил, что война – единственная настоящая школа для хирурга. Но этой мыслью Дигби не стал делиться с Онорин.

Сеанс из трех фильмов заканчивается “Огнями большого города”. “Медицинская” комедия Чаплина вызывает у них гомерический хохот. Романтичная доброта самой истории – бродяга, который влюбляется в слепую девушку и собирает деньги на операцию, чтобы вернуть ей зрение, – идеальное противоядие от разговоров о войне.

На улицу они выходят будто бы жизнь спустя. Сгустились сумерки, но стоит изнуряющая жара, воздух будто застыл. Дигби тут же взмок, капли пота повисли над верхней губой, брови влажные. Несмотря на запах жареных ва́да[81], доносящийся от уличного лотка, аппетита в такое пекло не было совсем.

– Марина-Бич, – решительно командует Онорин кучеру джа́тки[82], чьи крупные, в пятнах от бетеля зубы напоминают оскал его кобылы; ни человек, ни лошадь не испытывают восторга от необходимости шевелиться. – Чаплин искупает грехи всех мужиков. – Настроение Онорин поднялось. – Настоящая любовь все побеждает. Эх, будь моя воля, я б его отбила.

– Однако он не слишком разговорчив, не так ли?

– И это было бы настоящим благословением!

На Уолладжа-роуд лошадь обрадованно ржет, ускоряя шаг. Кучер садится ровнее. Онорин прикрывает глаза и шумно втягивает носом воздух. Дигби ощущает первые позывы голода.

Такими едва уловимыми знаками, подобными звукам настраивающегося оркестра, возвещает о себе ежедневное событие, занимающее центральное место в жизни Коромандельского побережья, – вечерний бриз. Мадрасский вечерний бриз обладает собственной плотью, его атомарные элементы, соединяясь вместе, создают осязаемую ткань, которая ласкает и охлаждает кожу; это словно медленный глоток ледяной влаги или погружение в горный источник. Он прорывается широким фронтом, вверх и вниз по побережью, неспешный, надежный, он не ослабевает вплоть до полуночи, а к тому времени успевает убаюкать всех сладостным сном. Ему неведомы касты и привилегии, он утешает и услаждает и экспатриантов в кварталах особняков, и клерка с голым торсом, отдыхающего рядом с женой на крыше своего скромного коттеджа, и бездомных обитателей улиц, сидящих на корточках вдоль обочин. Дигби видел, как жизнерадостный Мутху становится рассеянным, ответы его – краткими и брюзгливыми в ожидании облегчения, которое приходит со стороны Суматры и Малайи, собираясь над Бенгальскими заливом, и несет с собой ароматы орхидей и соли; витающий в воздухе опиат, что размыкает зажатое, развязывает стянутое узлом и позволяет наконец забыть о жестокой дневной жаре. “Да-да, у вас есть Тадж-Махал, Золотой храм, эта ваша Эйфелева башня, – скажет образованный житель Мадраса. – Но что может сравниться с мадрасским вечерним бризом?”