Лёша стал Лёхой. Тело окрепло, стало сталью. Движения обрели резкость, хищную грацию. Тренировки с Громилой превратились в безжалостные бои на выживание. Громила не щадил, но прежний испуганный мальчишка исчез. Теперь Лёха уворачивался. Яростно дрался.
Громила, желая довести Лёху до предела, часто прибегал к самому болезненному – грязным словам о Кате.
– Твоя девчонка-то… слабенькая. Такая долго не протянет. Или продадим её куда-нибудь, а? Шлюх таких любят, нежных…
Лёха скрежетал зубами. Злость бурлила, как кипящая смола. Он переставал думать, двигался на инстинктах. Его удары становились точнее, быстрее, тяжелее. Громила, видя эту трансформацию, хищно улыбался, почти хвалил его ярость.
– Вот так, Проклятый! Корми зверя! Пусть он жрёт их всех!
Однажды, во время такой схватки, когда Громила особо цинично высказался о судьбе Кати:
– Передумал я насчёт твоей Кати, Лёха. Слишком уж она нежная тушка. Подержу её для себя, пока не увянет. А потом… всей стае хватит, если захотят.
Почти на середине фразы Лёха рванул. – Разбег. – Уклон вправо. – Низ. – Удар!
Кулак Лёхи, усиленный годами тренировок, врезался в бок Громилы. Удар был крепким. Громила пошатнулся. Ярость захлестнула Лёху. Его вены выступили на руках и висках.
– Ты её не тронешь!
Громила замер, он не ожидал от мальчишки такой силы.
– Что ты там вякнул, щенок?
– Я сказал: ты её не тронешь! – повторил Лёха, без страха, без ярости, только с уверенностью. Он смотрел Громиле прямо в глаза, и в его ледяных зрачках отражался вызов.
На лице Громилы мелькнуло удивление вперемешку с удовольствием, затем – нечто похожее на гордость.
В тот момент Громила резко отступил. Он сбросил с себя куртку, и Лёха впервые увидел его спину. По всей лопатке, раскинув мощные лапы и оскалив клыки, виднелась татуировка волка. Волк был не просто рисунком – он выглядел живым, трёхмерным, словно вырезанным из камня и плоти.
– Теперь ты часть нашей стаи!
Это был день, когда Лёхе уже было шестнадцать лет. Не то чтобы кто-то об этом помнил или заботился, но Громила объявил, что этот день станет его "днём рождения", его посвящением. Слышался пьяный гогот, воздух был пропитан запахом дешёвого пойла и сигаретного дыма. Лёха стоял перед ними, как омут.
Громила поднял руку, призывая к тишине. – Сегодня мы приветствуем нового. Он доказал, что не мусор. Он доказал, что Проклятый не только имя, но и суть.
Он повернулся к Лёхе. – Скажи им, Лёха. Кто ты теперь?
Он сделал шаг вперёд. Оглядел лица бандитов – пьяные, жестокие, равнодушные. Он знал, что они хотят услышать.
– Я – кровь этой стаи. – Я – ваша рука. Ваш нож.
В этот момент Громила шагнул к нему, держа в руке нож. Не обычный, дешёвый клинок. Это был нож, похожий на военный, с широким, потемневшим от времени лезвием и рукоятью, которая, казалось, идеально ложилась в руку.
– Держи, Проклятый. Теперь это твой. – Голос Громилы был грубым, но в нём не было обычного пренебрежения. Скорее что-то похожее на признание.
Лёха взял нож. Его пальцы легли на холодное лезвие, ощущая острую грань. Посмотрев прямо в глаза Громиле, он оставался без эмоций.
– Я понял.
Громила ухмыльнулся, выхватил нож и полоснул его над правой бровью. Лёха не дёрнулся, только почувствовал жгучую боль и тёплую струйку крови, которая уже стекала и капала на пол. Шрам останется навсегда – ещё одно клеймо, но уже не только от чужой воли, но и от его собственной выдержки.
