Читать онлайн Aksinya ren - Завод пропавших душ

Ночь была густой, как дёготь. Улицы спального района тонули в грязно-оранжевом свете редких фонарей – их стёкла были мутны от пыли и паутины. Где-то вдалеке скрипели качели на старой детской площадке – пустые, еле движимые ветром.

Она шла. Ей было около тридцати пяти, но лицо, когда редкие пятна света падали на него, казалось старше – измождённым, одутловатым от долгого пьянства. Когда-то, возможно, красивые черты теперь прятались под слоем усталости и безразличия.

В левой руке – обычный магазинный пакет с оторванной ручкой. Внутри, завёрнутая в старый розовый свитер (ещё пахнущий табаком и дешёвым шампунем), лежала новорождённая девочка. Дыхание – ровное, почти неслышное. Иногда пакет хлюпал – то ли от влажного дыхания младенца, то ли от капель дождя, просочившихся сквозь дырку в целлофане.

В правой – ещё один пакет. Пустые бутылки звенели при каждом шаге, глухо, стеклянно. Иногда она спотыкалась – бутылки ударялись друг о друга, и этот звук разносился по пустынному двору, как колокольчик на шее коровы, которую ведут на убой.

А на груди, привязанный грязной простынёй, сидел двухлетний мальчик. Его маленькие ручки вцепились в материнскую кофту – не из страха, а по привычке. Он не плакал. Только смотрел поверх её плеча – на мелькающие вдали фонари, на отблески света в лужах, на тени, что плясали по стенам гаражей.

Гаражный кооператив «Рассвет» встретил их скрипом ржавых ворот. Внутри пахло маслом, ржавчиной и чем-то кислым – возможно, прокисшим супом, забытым кем-то в банке на полке.

Она поставила пакет с девочкой на верстак, потом передумала – переложила на доску, валявшуюся на полу. Развязала узел простыни и усадила мальчика рядом, в середину старой, грязной, покусанной собакой покрышки.

– Сиди.

Голос не дрогнул.

Мальчик послушался. Он не понимал, что происходит – только чувствовал, как холодный цемент пробирается сквозь тонкие колготки.

Пакет с бутылками она бросила в угол. Те грохнулись – но не разбились.

На полке лежал конверт – аккуратный, белый, как больничная простыня. Она взяла его, даже не посмотрев внутрь.

Повернулась к выходу.

Мальчик потянулся к сестре – маленькая рука коснулась свитера.

– Ма…

Она не обернулась. Лишь бросила быстрый взгляд на пакет с ребёнком и отчётливо, сквозь сжатые губы, произнесла: – Я всё равно никогда не смогла бы гордиться вами. Она замедлила шаг у выхода – на одно короткое мгновение. Рука, державшая конверт, дрогнула. Сжалась в кулак.

Но дверь захлопнулась.

А в гараже остались:

Девочка в пакете – теперь тихо хныкавшая. Мальчик, который не плакал, а смотрел на дверь – как будто ждал, что она вернётся. Бутылки – они больше не звенели. И далёкие огни за окном – они мерцали, мерцали, мерцали… пока не погасли.

Долгое время не было ничего – только холод. Холод, пробиравшийся сквозь тонкую одежду и застывавший в лёгких с каждым вдохом. И ещё – еда. Безвкусная, одинаковая, но всегда появлявшаяся. И вода, которую подносили к губам. Всё остальное было мутной пеленой – несвязанными вспышками, которые невозможно было ни сложить в картину, ни по-настоящему вспомнить. Казалось, прошло много времени в этом небытии, прежде чем мир вокруг Мальчика и Девочки начал обретать форму.

Пробуждение было странным. Не от криков мамы, не от запаха ужина – от едкой, сладковатой вони, повисшей в воздухе.

Мальчик открыл глаза. Над головой – низкий, покатый потолок, покрытый буграми, похожими на вздувшуюся кожу. Тусклый свет единственной лампочки делал комнату ещё меньше. Полуподвал. Окно – если оно и было – расплывалось в мутном дневном свете, где-то под потолком.

Пахло лекарствами. И чем-то приторным, как переваренное варенье.

Рядом, в пластиковом, местами потрескавшемся тазу, сидела Девочка. Она была голой, и её маленькое тело терялось в ярко-розовой пене. Женщина мыла ей волосы – осторожно, но жёстко. Руки в перчатках. Лицо – без эмоций. Только деловая сосредоточенность.

– Аккуратно, моя хорошая. Чтобы ни волоска не выпало. Ты же хочешь быть красивой? А красивые девочки у нас всегда ценятся, – монотонно бубнила она, смывая пену.

Девочка не издавала ни звука. Покорно склонённая голова, взгляд – на пузырьки, играющие между пальцев.

Женщина была странной – от неё пахло не так, как от всего остального: слишком чисто. Гладкая, тугая причёска будто стягивала череп, синее платье тянулось до самого пола – ни складок, ни морщин. Вся она напоминала живую куклу. Только идеальную. И от этого – пугающую.

Жизнь с ней была – по правилам. Подъём. Пресная каша. Тетради. Тишина. Ровные ряды разноцветных таблеток. Проверка воротничков. Косички. Каждое движение – точное. Каждое слово – отмеренное. Это была любовь без души. Любовь по нормативу.

Имена она тоже дала сама. До этого они были просто "мальчик" и "девочка".

– Пусть ты будешь Лёша. А ты – Катя. А я – Тётя. Как будто назвала кукол.

Каждый день она учила их. Старые тетради, тупые карандаши. Тётя показывала им буквы, учила складывать их в слова, а слова – в предложения.

– Это – "дом", – говорила она, тыкая пальцем в букву "Д". – А это – "солнце".

Лёша схватывал всё на лету. Слова, примеры, буквы – он делал это быстро, как будто хотел доказать, что может. Ей он казался не ребёнком, а каким-то механизмом, который жадно поглощает информацию.

Катя была медленнее. Но старательной. Усидчивой.

Тётя кивала. Не хвалила. Но и не ругала. Всё было – по норме.

Она часто, с проблеском страха, озиралась по сторонам. Знала, что за ними наблюдают.

В дни, когда она убирала все вещи по углам, превращая комнату в подобие полосы препятствий, они бегали кругами, прыгали через шины, принесённые из таинственной двери.

– Важно быть сильными, – говорила она, пока они задыхались. – Чтобы можно было быстро убегать… или догонять.

– Догонялки! – весело кричала Катя, пытаясь догнать Лёшу. Лёша сначала играл, хихикая, но со временем – всё реже. Он всё больше сосредотачивался на заданиях Тёти, его лицо становилось серьёзнее с каждым днём.

Она часто повторяла Лёше, особенно если он начинал баловаться с Катей: – Ты старше. Ты должен подавать пример. Ты должен её защищать.

Она учила их простым упражнениям. Лёша выполнял их с той же хваткой, с какой учился читать. Катя уставала быстрее, но упрямо старалась не отставать.

Когда они болели – что случалось редко – Тётя лечила их сама. Неумело, но заботливо. Компрессы, горькие настойки, перевязки.

– Вот так, – говорила она, бинтуя палец Кате. – Всё заживёт. Ты же хочешь быть здоровой?

Катя лечила свою куклу с пугающим интересом. И однажды, когда болел Лёша, захотела лечить и его. Это пугало Тётю.

Когда Лёша учился, а Тёти не было, Катя играла с куклой. Кормила, мыла, ругала за хулиганство и обнимала. Лёша смотрел – и, может, хотел быть этой куклой. Или хотел, чтобы ею была Катя. «Я бы её просто спрятал – и всё», – думал он.

Перед сном Катя задавала вопросы: – Куда ты уходишь ночью? Почему мы всегда здесь? Что за дверью?

Ответов не было. – Мне нужно поработать. – Здесь безопаснее.

Лёша знал: такие вопросы опасны. – Хватит, Катя. Не спрашивай, – шептал он, сжимая её руку.

Тётя гладила их по головам, когда они засыпали. Лёша ждал – когда настанет его очередь. Он никогда не засыпал сразу.

Ночью он слышал голоса за стеной. – Договор. – Доставка. – Спасение. – Четыре и шесть лет…

Он знал – речь шла о них.

Однажды утром Тётя вошла. Не с подносом. А с вещами. Её глаза смотрели вниз, синее платье будто колыхалось от ветра, но это дрожь. За её спиной стоял он.

Громила.

Фигура – как из кошмара. Ни лица, ни эмоций. Тень. Масса. Молчаливое олицетворение силы. Его взгляд – тяжёлый. Как будто прикидывал цену.

– Это Катя и Лёша, – произнесла Тётя, не поднимая глаз.

Громила хмыкнул: – Пока что – грязь под ногтями.

Тётя подошла к Кате, присела на корточки и слегка погладив по голове прошептала:

– Слёзы – это роскошь. Вам она не по карману. – Ты же всё вытерпишь? – Её голос надломился, комок в горле передавил горло.

Катя сжала губы. Не заплакала. Кивнула. Это был урок. И Лёша, не сказав ни слова, взял её за руку.

Она была детской – но уже уверенной.

– Да… Так будет лучше, – впервые сказала Тётя, глядя на умелое сдерживание эмоций. И на лице её промелькнуло нечто… почти похожее на гордость и печаль.

Затем она взяла Лёшу за руку. Он смотрел на Громилу. Не испуганно – внимательно. Как на задачу, которую надо решить.

Катя не плакала.

В её руках была кукла. Откуда она взялась – никто не знал. Но Катя никогда её не отпускала. Сейчас кукла была сломана: рука вывернута – Катя сжала её слишком сильно. От страха.

Когда они выходили, Катя уронила куклу на пол – и не заметила. Она уже крепко держала Лёшину руку в своих ладошках.

Лёша остановился.

– Тетрадь, – сказал он. – С уроками.

Тётя мельком взглянула на Громилу, который уже направился к двери.

Почти незаметно, проворно – она схватила тетрадь и засунула её в узел с вещами. А потом – туда же спрятала флакон с розовой пеной.

Они скрылись за дверью.

Тётя упала на колени. Синее платье раскинулось, как лужа. Схватилась за лицо, и закричала без единого звука.

 Громила шёл впереди, ведя их сквозь тёмные, гулкие коридоры Завода – как по внутренностям чего-то живого. Воняло не столько от места, сколько от существа, которое вело их вперёд. Они вдруг вышли в залитый светом цех – солнечные лучи пробивались сквозь разбитые окна, пыль в воздухе сверкала, как золото. Стало тепло.

Катя, крепко держась за руку Лёши, осторожно почти бежала вперёд и с изумлением смотрела по сторонам. "Ого, как красиво!" – пронеслось в её мыслях. Она поймала солнечного зайчика на носу и резко закрывала глаза.

Лёша же смотрел по сторонам с интересом: "Что это за штуковины такие? Большие, будто неподвижные странные животные." Они молчали, не двигались, покрытые ржавчиной и грязью.

Внезапно из тени выскочила крыса. Серое, юркое существо с длинным хвостом промелькнуло прямо перед ними и скрылось за грудой ящиков. Катя широко распахнула глаза. Она никогда не видела ничего подобного. Это было что-то живое, быстрое, странное и… интересное. Катя замерла, потом шагнула вперёд – и тут же почувствовала, как Лёша резко сжал её ладонь. Она обернулась – и в его взгляде не было ни страха, ни злости. Только твёрдое "нельзя".

– А что это за свет? – тихонько спросила Катя, глядя на яркие лучи, пробивающиеся сквозь пыльные окна.

Громила, неторопливо, словно огромная тень, склонился над ней. Его лицо, если его можно было так назвать, было непроницаемым, а взгляд – кричал о опасности. Малышка почувствовала, как её обдало противным запахом.

– Будешь слишком любопытной – тьма ответит тебе лично, – прорычал он, и воздух вокруг, казалось, задрожал.

Катя вздрогнула и съёжилась. Лёша моментально спрятал её за своей спиной, его маленькое тело напряглось, но он стоял твёрдо.

Громила усмехнулся, его взгляд задержался на Лёше. – Храбрый? Ну, проверим, насколько.

Он развернулся, и они вновь зашли в лабиринты, погружаясь в мрак.

Лёша глядел на его спину. Скала. За этой спиной – только тьма. А впереди – ничего, кроме пути, по которому нельзя не идти.

Они шли долго. Катя уже почти не чувствовала ног. Каждое движение давалось с усилием, её маленькие ступни сбивались, царапались, заплетались в слишком длинных штанинах. Лёша видел, как она из последних сил держится за его руку. Он остановился, присел на корточки и попытался её поднять. Обнял, приподнял – и сразу понял: не получится. Не хватило сил. Катя была лёгкая, но Лёша – всё ещё ребёнок.