– Мы однажды… выберемся. И съедим самую огромную конфету.
Сам он не мечтал об этом, ему было всё равно. Он говорил это, потому что сестра хотела это услышать, и это было для него важнее всего.
Катя прижалась к нему. – Я боюсь, Лёша.
– Я знаю, – прошептал он, обнимая её. – Я тоже. Но мы здесь. Вместе. И так будет всегда.
Именно в эти мгновения, когда их детские, искалеченные души обнажались друг перед другом, они находили силы дышать в этом аду.
Но с каждой ночью их разговоры о пройденном обучении становились всё короче, реже. Вместо рассказов о дне, Лёша, стиснув зубы, что-то упорно записывал в свою тетрадь, цифры и схемы, вечно что-то считал. Он становился жёстче, словно облицованный гранитом, но с сестрой старался быть сдержанно мягким, насколько это вообще было возможно. Катя же, дрожащими пальцами обхватив колени, училась контролировать свои эмоции, сжимать их внутри, как того требовали новые правила.
Уроки Лёши начались без промедления и без сантиментов.
Он был всего лишь ребёнком, но его тело, пусть и маленькое, стало объектом для грубой, безжалостной лепки. Громила поручил его одному из своих подручных, здоровенному, немногословному парню по кличке Бурый, чьи кулаки были размером с Лёшину голову.
Первые тренировки были кошмаром. Бурый заставлял Лёшу снова и снова бить ногами по толстому стволу старого дерева, которое росло на задворках цеха. Тонкие, детские кости гудели от боли, кожа стиралась в кровь, но Бурый не позволял останавливаться.
– Бей, сопляк! Бей! Пока не почуешь, что оно тебе ничего не сделает! Чтобы нервы уснули, понял? – рычал он, его голос был глухим, как удар молота.
Лёша бил, стиснув зубы, чувствуя, как боль нарастает с каждым ударом, а потом странным образом притупляется, сменяясь онемением. Он учился превращать свои ноги в оружие, набивая их, чтобы отбить нервные окончания, сделать их нечувствительными к боли.
Пока Бурый, тяжело дыша, перематывал ему кулаки или осматривал раны на голенях, Лёша умело разговорил бандита. Он никогда не спрашивал прямо. Он просто бросал случайные, невинные вопросы, наблюдая за реакцией.
– А что там, за этой стеной? – спросил он как-то, указывая на глухую кирпичную кладку.
Бурый, сплюнув на землю, пожал плечами.
– Там? Да старые шахты. Завалило их давно. Кому они нужны? Только крысам. И какой-то мути, что там из труб течёт, если прорвёт, думаю, нам всем пиздец. Но я в этом не шарю.
Лёша кивнул, делая вид, что ему это неинтересно, а сам жадно запоминал каждую деталь.
– А много таких мест тут? Заваленных и ненужных? – Да по всему заводу. Он же старый. Гнилой. Начальство постоянно что-то замуровывает, чтобы проблем не было. Никому не нужны лишние глаза.
Лёша слушал и незаметно осматривал стены, пытаясь представить, где могут быть эти "замурованные" места. Он собирал информацию.
Через пару дней, когда Лёша в очередной раз вернулся после "тренировки", Громила встретил его у входа в каморку. Он ничего не сказал, лишь внимательно посмотрел на мальчишку, а потом, когда Лёша проходил мимо, с неожиданной силой дал ему под дых и в затылок.
– Болтать меньше надо, сопляк, или хочешь, чтобы я тебе ножом язык отрезал? – глухо произнёс Громила, и в его голосе не было злости, только суровое предупреждение. – Стенам не всё равно, что ты им рассказываешь. И что они тебе.
Лёша потёр затылок и сплюнул образовавшуюся жидкость во рту от удара. Он понял. Громила что-то просёк. Но собранная информация того стоила, ведь он надеялся сбежать отсюда рано или поздно. Он лишь крепче сжал кулаки. Здесь каждый шаг был минным полем, каждая ошибка учила его осторожности.
