Галочка в Телеграм по-прежнему одна. Сообщение не доставлено.
За год до
– Привет. Папа умер. Ты можешь помочь?
– Я безумно тебе соболезную. Конечно, да.
– Спасибо.
Он так и не приехал тогда, как и за две недели до. Когда стало понятно, что надежды больше нет. Я просила. Умоляла. Мне было нужно что-то живое в моей собственной жизни, в которую врывалась смерть. И я хотела сказать о том, что уже три месяца. Мне было в этом отказано. Но в Инстаграме его сестры появились сторис из «Кофемании». В тот день им было очень весело. А я теряла все, что составляло смыслы и базы. В буквальном смысле этого слова. Умер не только папа. Еще одна жизнь остановилась в тот страшный день. Год, который так хорошо начинался, оказался учителем из фильма Kill Bill: за малейший шаг в сторону – палкой по заднице. За провинность посерьезнее выдирали глаз. Что нас не убило, просто не хотело. Хотело бы – убило.
Я возвращалась в Москву с похорон моего отца – единственного мужчины, который показал мне, что такое любовь и свобода. В бизнес-классе «Аэрофлота» из 12 кресел были заняты только 3. Разговорились с соседом. Оказались однофамильцами. Он боится летать. Я боюсь только не встать однажды после падения.
– Ты очень красивая.
– Спасибо. Я знаю.
– Мы можем встретиться в Москве? Поужинаем, в театр сходим?
– Не думаю.
– Почему?
– Я завязала.
Скоро Новый год. И месяц до того, как мне сообщат новости. Что все там очень плохо. Но мне будет уже абсолютно все равно. Папы нет. Той жизни тоже нет. Ничего нет… И Грин не в Москве. Пустота. «Майбах» друга Сашки плавно тормозит у подъезда. Водитель Андрюша молча заносит в дом небольшой чемодан.
– Доброй ночи, Елена. С возвращением!
– Доброй, Андрюш.
Дверь закрывается. Опираюсь на нее спиной, оседаю по зеркальной поверхности. Касаюсь пола ладонями… потом щекой. Кот трется носом о мой собственный нос. Обнимаю его. Сворачиваюсь клубочком на гладком мраморе и, не снимая шубы, засыпаю. Хочется забыть все. Одну лоботомию, пожалуйста. Побыстрее и не взбалтывать.
…телефон молчал второй день
Однажды ты настолько устанешь выбирать все и всех, кого угодно, кроме себя, что проснешься и обнаружишь: тысяча первых мест в твоем мире отданы тебе одной. Или не проснешься вообще. Мне снова повезло. Позвонил близкий друг Макс.
– Пойдем гулять?
– А потом какао?
– А потом какао.
– Пойдем.
В парке уже пахнет зимой, но снега нет, ноябрь в этом году неправильный.
– Как ты думаешь, люди меняются? – спрашиваю я Макса.
Макс молчит. Он очень умный и очень меня любит – по-человечески. Сколько колдобин на пути к себе я преодолела, опираясь на его руку, по каким бездорожьям вела меня его вера, когда все вокруг уже отказались. И вот, фарватер найден, курс устойчив. Но погодные условия в океане жизни непредсказуемы, и мы двигаемся с поправкой на ветер.
– Да. Думаю, что да. Но для этого их должно очень сильно тряхнуть. Ну как тебя. Ты же поменялась.
Идем. Держу его под руку. Опора, которая всегда меня заземляет. Думаем каждый о своем. Он прерывает молчание.
– Дорогая, если ты счастлива, по сути, какая разница, изменился ли кто-то там вне? Но если нет – какая разница, как сильно другой это сделал?
Коан, неразрешимый логический парадокс.
Ты здесь всегда один, и значение имеют только твои эмоции. Но не ценой свободы других людей.
Галочка по-прежнему одна.
