«…а если еще и глаза осколками вынесет?»
«…а ну как дерну посильнее, кольцо в одну сторону, граната в другую…»
«…а гранатой если – это быстро?»
Где-то на этой мысли чека вылетает.
– Ой! Мама! – кидаю куда-то по направлению к окопу и слышу дикий окрик:
– ЛОЖИСЬ!!!
Хруст гравия, глухой звук взрыва, неожиданный мат и фраза, которой суждено стать мемом:
– Лена, бл… мы чуть не сдохли!
Я в шоке. Меня бьет мелкая дрожь и катятся слезы. Грин смеется, обнимает меня за плечи.
– Ты чего ревешь? Хорошо, что я от тебя чего-то подобного ожидал.
– Я… я… н-н-нас ч-ч-чуть н-н-не уб-б-била. – Зубы отстукивают барабанную дробь.
– Успеешь еще. Не реви. Не убила бы. Пошли за пластмассовым ружьем. Гранаты – не твой конек… Ну ты чего, Пупусечка? Мы живы. Все хорошо.
Мы живы.
Это становится самым главным.
Шансы это исправить будут расти в геометрической прогрессии.
На полигоне смешной, похожий на симпатичного барсука молодой мужик в очках с очень сильными линзами и форме, получивший прозвище «Блаженный», видит нас и бежит навстречу. В руках у него термос с чаем.
– Попейте, попейте горяченького! Согреетесь хоть.
Грин молчит и смотрит, никак мне не помогая. Беру крышку с чаем. Тут же Блаженный, как фокусник из шляпы, достает пачку польского «ватного» печенья, страшный дефицит из детства, печенье в пачке последнее.
– Берите, берите, самое оно к чайку-то!
– Ой, не могу, она последняя же!
– Так для вас специально, ждали же.
У нас с собой иранский чай в термокружках, энергетики и «химический» кофе «3-в-1». Но есть люди, отказаться принять что-либо у которых – преступление против собственной внутренней этики. Печенье с глютеном, чай с сахаром. Съедаю и выпиваю. Грин абсолютно отчетливо выдыхает. Я пока не понимаю, какой именно, но какой-то экзамен я только что прошла. Благодарю.
– На здоровье, – говорит Блаженный, – во славу Божию!
Блаженный как есть блаженный… Куда ему на первую линию, как ему там воевать, как? Остальные парни в штурмовом отряде покрепче. Матерые, и видно, что этот вооруженный конфликт для них – просто еще одна веха в биографии. Окопы роют стремительно, как клад ищут. А Блаженный вырыл – нора для крота и та больше. Мне начинает казаться, что он, если попадет на передок, положат его первым. Дня не простоит. Сердце тихо распадается на части. Но кажется, не только мне так кажется.
– Слушай, ну как он пойдет воевать? – поворачиваюсь к Валу.
– Лена, не волнуйся. Никуда он не пойдет. Тут будет. Кухней заведовать.
С командиром ребятам повезло, как никому, пожалуй, по эту сторону. Блаженный действительно остается в тылу на своем участке работ. Война – она не только в окопах.
Все разъезжаются, забирая Кавказа, который должен взять наш пепелац, категорически отказывающийся ехать быстрее 20 километров в час, и вернуться за нами. Остаемся втроем. Парням явно надо о чем-то поговорить по итогам, и чтобы не заставлять их говорить загадками, я иду гулять по дороге в поле. Заодно и ноги согреются, может. Отхожу метров на 50, оглядываюсь. Вал и Грин стоят рядом и смотрят в мою сторону. Почему-то кажется, что только что разговор шел обо мне. И как будто кому-то из двоих он категорически не нравился.
Воздух между морем и заливом прозрачен и чист. Возвращаются военлеты, летят уже повыше.
– Ленусик! – орет Грин. – Хочешь на Ка-52 полетать?
– Хочу!
– Военлетов попросим – покатают. Но в другой раз.
Ноги упорно не хотят превращаться из ледышек обратно в живые и теплые. Перехожу на быструю ходьбу. Вдали слышен надсадный рев мотора: это Кавказ выжимает из бедного «икстрейла» последние силы.
