– Мне же нет восемнадцати, – объяснил Пашка, – мне и в ресторанах по закону не место. Капитоныч меня даже угощаться со всеми не пускает. Долю мою в пакет, и меня с пакетом за дверь. Я же всё что можно нарушаю.
– Нарушаешь?
– За полночь по городу без взрослых перемещаюсь, например, – Пашка вздохнул. – А чтоб не поймали, велено мне, как аристократу, на такси ездить. Один раз не послушался – еле от полиции ушёл. Капитоныч узнал – я думал, он меня убьёт. Теперь сам мне машину вызывает, чтоб я экономить не вздумал.
– А этот твой Капитоныч кто такой?
– Можно сказать, мой художественный руководитель, – Павел улыбнулся, – классный мужик. Он в колледже совмещает, чтоб официальный доход иметь. Меня на вступительных экзаменах услышал и сразу работу предложил. Правда, не до того было, мама в больнице лежала. Мы с Аринкой с ней по очереди сидели. А как умерла, пригодилось предложение, – он замолчал на пару минут.
Иван ничего не спрашивал, поражённый его словами.
– Сначала не очень шло. А потом освоился. С похоронами в первый же раз фиаско вышло. Мамы не стало в июле, а играть пришлось уже в августе. Горло перехватило – двух нот связать не могу. Нет дыхания, и хоть плачь! Думал, вышвырнет меня Капитоныч. А он ничего. Своими таблетками со мной поделился. Ему выписали, когда у него жена погибла. После них эмоций никаких, зато дыхалка как заводская труба.
– И ты постоянно принимаешь? – ужаснулся Иван.
– Нет, – помотал головой Пашка, – трëх-четырëх раз хватило. – Знаешь, я сначала так злился, что мама умерла. А стал часто на похоронах бывать – понял, что это никого не минует. Хоть раз в жизни близкого человека хоронить придëтся. И легче стало, даже странно.
Они молча шли по сверкающей новогодними огнями центральной улице. Из окон домов лился тëплый свет, было тихо и торжественно вокруг.
– Я люблю ходить вечером по улицам, – признался Пашка. – Чувствуешь, что за окнами люди, и у них всë хорошо.
– Не у всех, наверное, – усомнился Иван.
– Если они дома, значит, уже отлично, – Павел вздохнул. – Не всем так везëт. Я каждый раз, когда возвращаюсь, боюсь кого-то недосчитаться.
– Что так?
– Официальным опекуном у нас двоюродная тëтка. Мы боялись, что в интернат Аришку и Димку отправят. Она нас пожалела, оформила опеку. Только ей не до того – живëм сами, как придëтся. Зато вместе. Мне ещё больше года лавировать до совершеннолетия. Ни одного дня рождения с детства не ждал так, как этого. Лучший подарок – перестать дрожать и прятаться. За Арину я уже не боюсь. Она девять классов заканчивает, в колледж поступит, еë не заберут. А вот Димка…
– Маленький ещё?
– Двенадцать. Ему тяжелее всех пришлось. Он неделю после похорон молчал. Мы так испугались! Сейчас учёбу забросил. Пока мама болела, за ним сестра следила. Уроки помогала делать. А сейчас заладил: «Ты мне не мать!» Аришка плачет из-за этого. А я его совсем не вижу. Прихожу – он спит уже. Разве что утром минут тридцать, и то не каждый день. А что за это время сделаешь? Отругать можно. Только это не помогает. Влипнет в какую-нибудь историю – отберут его у нас.
– Да уж… А на чëм он играет?
– Ни на чëм, – Пашка вздохнул, – учился на фортепиано два года и бросил. Мама тогда впервые надолго в больницу попала. Мне было, как ему сейчас. Он перестал в музыкалку ходить, а я узнал, только когда отчислили… На гитаре тренькает понемногу.
Иван слушал Пашку и будто наяву видел, как он удирает по сугробам от полицейских с саксофоном в футляре наперевес, как строчит где-то в перерывах на коленке домашние задания, как кроит свой копеечный доход, постоянно опасаясь за сестру и брата.
