Даотай незамедлительно сорвал печать, внимательно прочитал и тут же передал свиток стоящему рядом чиновнику, грозно предупредив его о срочности и важности приказа. Затем обернулся к Тун Бао.
– Нет, нет. Вы сядете рядом со мной. Давайте поскорее покончим с этими изменниками и отправимся на обед.
Даотай приказал принести еще одно кресло, учтиво провел посланика генерала к столу, покрытому красным шелком, подождал, пока тот не снял с головы кожаный шлем, усадил его и только затем вновь взмахнул рукой. Чиновник быстро зашевелил губами, дочитывая обвинение.
– Дунганские солдаты-дезертиры, – с презрением произнес даотай Чжан Сяолунь, – разбегаются из армии, как тараканы по щелям. О своем долге перед Сыном Неба совсем забыли. Только и твердят: «Грех своих братьев убивать».
– А свои кто? Жалкие мятежники и разбойники, неблагодарные изменники, посмевшие объявить нам джихад, – добавил Тун Бао.
– Очень верно подмечено, – поддакнул даотай, и на желтом пергаменте лица прорисовалась льстивая улыбка. – Вы знаете, как они называют свой джихад? Священной войной! – лицо мгновенно преобразилось в маску гнева и возмущения.
В это время шестерых приговоренных к смерти молодых дунган солдаты выволокли из деревянных клеток. По закону им поднесли свиное мясо и вино. Но они, несмотря на истощенность и муки голода, с презрением отвергли «нечистую» пищу. Солдаты вновь схватили их, протащили мимо толпы зевак и поставили на колени напротив даотая, в размокшую под солнцем грязь. Палач подошел поближе к осужденным, провел пальцем по сверкающему острию своего меча и повернулся в сторону даотая. Даотай Чжан поднял с красного стола флажок желтого цвета с вышитыми изречениями из императорского указа и три раза взмахнул им.
Народ и гарнизонные солдаты, с избытком насмотревшиеся казней, хорошо знали, как смертники ведут себя в последние моменты своей жизни: кто-то пытается еще раз вымолить себе пощаду, кто-то проклинает своих убийц, на кого-то нападает истерический смех или горький плач. Но чаще всего люди безропотно и молча повинуются твердой руке палача.
Однако в этот раз неожиданно для всех несчастные сообща затянули последнюю в их жизни предсмертную молитву. Слившись в единое, голос приобрел необычный оттенок. В нем не чувствовалось ни капли страха перед грядущей смертью, ни капли сожаления о молодой прожитой жизни. Даже напротив, общий голос крепчал, как побег каменеющего бамбука, как сталь кующегося клинка. Многим собравшимся даже показалось, что в их голосах слышатся звуки радости от скорой встречи с тем, кому они поклонялись с самого рождения. Молитва обреченных стала напоминать песню. Она заставила содрогнуться толпу. Мороз пробежал по коже зевак, словно их коснулись жар и холод преисподней. Железная рука палача слегка дрогнула, и он в растерянности взглянул на даотая. Лишь даотай Чжан и офицер Тун Бао сохраняли полное самообладание. Даотай еще раз взмахнул своим флажком, и солдаты, словно вернувшись из забытья, тотчас же резко склонили голову первой жертве, откинув в сторону свисающую, плетенную косу, обнажив тонкую, длинную шею. Шесть раз откидывались в сторону длинные косы, шесть раз взметалось и опускалось блестящее лезвие меча, пока не наступила тишина.
В управлении ямыня многочисленные чиновники, в высоких черных шапках с разноцветными шариками на верхушке, сновали по тесным проходам между отделенными друг от друга деревянными перегородками комнатами. Каждый цвет шарика на шапке означал определенный чин и должность его носителя. Чиновник с красным шариком торопливо поднялся мимо стражи по ступеням Павильона Справедливости и вошел в комнату, где работали писцы.
