– Хуа То, – подозвал он к себе доктора. – Ты хорошо слышал, что кричал Лотар, когда бросился убивать меня?
– Господин генерал, – ответил доктор, отмеряя серебряной ложечкой толченую пудру из только ему известных веществ. – Я все слышал, но совсем ничего не запомнил. Разве следует обращать внимание на слова безумца?
– Но мне он показался в здравом уме, – не согласился генерал.
– Уверяю вас, у него было помутнение рассудка, – доктор аккуратно всыпал порошок в чайную чашку.
– Он кричал, что я убийца!
– Вы воин, господин генерал.
– Он назвал меня предателем!
– Вы верно служите нашему великому императору.
– Он посмел обозвать меня бесчестным!
– Длинноносые не имеют представления о совести и чести. Они озабочены только загребанием денег.
– Хуа То, я мог бы посчитать все твои ответы лестью. Но ты прав во всем. На войне нет убийц. Есть воины, побеждающие и погибающие. А победитель – тот, кто убил больше врагов, и его не осуждают. Предатель не служит своему императору и народу. Их судьбы ему безразличны. И разве бесчестно не прощать врага. Ведь прощенный ненавидит еще сильнее.
– Как вы убедительны в своих словах, господин генерал, – поддакнул доктор.
– Этот жалкий варвар бросил мне какие-то нелепые обвинения, – продолжил свою речь генерал. – Что хотел он показать своей выходкой? Свой заморский гуманизм? Он что и вправду считает себя чище меня? Думает, это я мясник с руками по самые плечи в крови? А он тихий, добрый мирянин? Да, я убиваю тысячами и люблю это делать. Я должен уничтожать врагов и всех им подобных. Жен, воспроизводящих враждебное потомство; пособников-стариков, кующих им оружие; детей, которые возьмут в руки это оружие, как только смогут его держать. Я это не скрываю, не прячусь за слова о человеколюбии. Мне нравится убивать врагов. Это моя работа, которую я довожу до совершенства, искусства. Кто-то водит по бумаге кисточкой с тушью и называет это искусством каллиграфии. Кто-то извлекает из натянутых на доски струн звуки и называет это искусством музыки. А я посылаю одних людей убивать других. И чем больше уничтожаю, тем больше наград и почестей осыпается на меня. Это искусство войны. И ничто не дает мне столько энергии и сил, чем звон мечей, дым и грохот пушек, стоны и проклятья людей, оставляющих этот мир. Глупцы, они не понимают, что, убивая их, я дарю им новую жизнь… А что этот длинноносый? Он разве убивает меньше меня? Да один его снаряд разносит в клочья больше людей, чем я перерубаю за весь день. Но делает он это за тысячу чжаней4 от своих жертв. Он не ходит в атаки. Он не может взглянуть им в глаза, услышать страшные предсмертные хрипы, стоны и крики. После боя он видит раненых и искалеченных, и они вызывают у него сочувствие, жалость. Однако он не думает о том, что им, безногим, безруким, теперь во сто крат труднее жить. Смерть мгновенна, а мученья калек бесконечны. Дунгане, кстати, не оставляют в живых раненых бойцов врага на поле боя. Они перерезают им глотки, освобождая от страданий. Возможно, так велит им их Бог. Гуманно? Да. И я уважаю их за это. А заморский дьявол – просто жалкий лицемер.
Генерал закончил свою речь, принял в руки протянутую чашку и задумчиво отпил из нее глоток целебного напитка.
В дверном проеме, затянутом ширмой, раздался легкий кашель генеральского адъютанта.
– Входи! – приказал генерал.
В покоях появился щеголевато выряженный адъютант Ван Юнли с утренним докладом.
