Жаркое лето - страница 9

– Ну-ка, топайте передо мной в двух метрах. И не вздумайте сигануть в разные стороны. Только хуже сделаете.

Мы повернулись в направлении дома и тронулись вперед. Ноги были ватные и тащились с трудом, будто тонну весили. Идти не хотелось, нас ждало неминуемое возмездие, поэтому мы еле плелись.

– Давайте шустрее! – подгонял нас дядя. В руках он держал руль. Велосипед тихонечко поскрипывал.

Ускорились. Земля уходила из-под ног. Нас ждала неминуемая кара.

Через какое-то время от брата я услышал тихий писк.

Я украдкой повернул голову в его сторону. Серега выпучил глаза и указывал в сторону кукурузного поля, мимо которого мы проходили.

Было понятно, что у брата родился очередной стратегический план побега. Я отрицательно покачал головой. Лучше расплатиться за все проступки сейчас, чем усугубить свое положение очередным побегом.

Идти оставалось совсем немного.

Наконец мы повернули к нашему двору и пошли вдоль огородов. Наш обратный путь пролегал мимо пострадавшего сеновала. Пока еще невозможно было рассмотреть на расстоянии что там осталось от сена и оценить ущерб от пожара.

На душе становилось всё тяжелее, все тягостней осознавать свой проступок. Мы неумолимо приближались к месту преступления.

Я даже под ноги себе не смотрел, не было сил оторвать взгляд от сеновала. Картины, которые возникали у меня в голове, казались мне ужасными: сожженное сено, обугленный сеновал, вокруг – выгоревшая земля с одинокой грушей. Голодная и исхудалая корова с теленком зимой горестно мычит от голода, потому что я с братом летом сжег все сено. Жалобно хрюкают поросята, которые не дождались корма, разбавленного парным молоком. Представил, как бабушка готовит кашу на воде, и в ней нет почему-то ни соли, ни сахара. Как на обеденном столе, всегда богато накрытом, стоит только кувшин с водой и черствым хлебом. Как над двором вечно висят серые тучи, и льется холодный дождь. И всё уныло и печально вокруг из-за того, что мы сожгли сено однажды летом. И нет нам прощения…

Подкатил ком к горлу, хотелось тихо зарыдать. Совесть отчетливо задавала вопрос – зачем я это сделал? Ответ сам собой не находился.

Чем ближе мы подходили, тем лучше мы могли разглядеть, что на самом деле сгорело.

Никакой обгоревшей земли вокруг не оказалось, и груша стояла в своем обычном виде. Крона дерева приветливо шуршала на ветру. Сеновал не сгорел, и мне показалось, что даже следов пожара на нем не было. Зато около трети сена было растаскано по сторонам. Перед сеновалом валялись пустые ведра разных объемов, по сторонам лежали грабли и вилы.

Чувствовался запах гари.

– Так тут немножко! – с радостным возгласом заявил брат.

– Это ты сейчас деду скажешь. Ох и подкинули вы работки, братцы.

От слов дяди стало еще хуже. У меня зашумело в ушах, так что я подумал, что у меня поднялось давление, как часто говорила бабушка.

Осталось пройти всего ничего, и вот мы уже на месте страшного судилища.

Главный, непреклонный судья в лице нашего родного деда, сидел посередине двора на своем стульчике молча. Во рту у него дымилась тлеющая сигарета, в руке крутил коробок спичек. Кепка, как всегда, была на затылке. Сам он весь был в соломинках сена. Края бровей вздыблены, взгляд испепеляющий. Казалось, что сама сигарета затлела только от его взгляда.

Присяжные заседатели тоже были в сборе. Бабушка, моя мама, сестра Оля, тетя Неля, все в сборе. Охрану представляли мой папа и дядя Вова. Присутствовали и сторонние наблюдатели: наши соседи и кто-то еще, кого я даже не знал. Это, видимо те, кто сбежался на пожар. А в коляске сидел младший брат Саня.