Глава 7. Разговор с Ведьмой
Есть места, куда не ходят даже дружинники князя, места, которые обходят стороной самые отчаянные разбойники. Лысая гора была таким местом. Голая, увенчанная плешью вершина, которую, казалось, сама земля выблевала из своих недр, нависала над Киевом, как молчаливый, уродливый свидетель всех его грехов. Путь туда не был дорогой – это была еле заметная, вьющаяся между корявых, скрюченных деревьев тропа, которая то и дело пропадала, словно пытаясь сбить с толку непрошеного гостя.
Ратибор шел, не глядя под ноги. Он знал этот путь. Воздух здесь становился разреженным и холодным, а звуки города умирали, сменяясь гулкой, неестественной тишиной. Даже птицы не пели в этом мертвом лесу. Земля под сапогами пружинила, как ссохшийся мох, и пахла гнилью и мокрыми камнями.
Ближе к вершине лес расступился, и началось царство кости. По обе стороны тропы стояли тотемы – жуткие, выточенные из самой сути кошмара идолы. Насаженные на колья человеческие и звериные черепа, с проросшим в глазницах мхом. Ребра, сплетенные вместе так, что они напоминали уродливые, безлистые деревья. Позвонки, нанизанные на веревки из сухожилий, позвякивали на ветру, издавая тихий, сухой стук, похожий на шепот мертвецов. Это была ограда. Предупреждение.
За ней, вросшая в склон, стояла изба. Приземистая, сколоченная из почерневших от времени бревен, она и вправду покоилась на двух огромных, похожих на птичьи, лапах, покрытых ороговевшей, потрескавшейся кожей. Изба не стояла, она словно присела на корточки, готовая в любой момент вскочить и унестись в темные небеса. У входа висели пучки сушеных трав, мертвые летучие мыши и связки каких-то сморщенных, почерневших кореньев. Пахло остро, но не неприятно: сухим разнотравьем, горьким дымом и чем-то еще, минеральным, холодным.
Ратибор не стучал. Он просто остановился перед низкой, обитой волчьей шкурой дверью. Дверь со скрипом отворилась сама.
– Заходи, Волчонок. Сквозит, – раздался изнутри сухой, как шелест осенних листьев, голос.
Внутри было темно и тесно. Единственным источником света был небольшой очаг в центре, над которым в котелке что-то булькало. В воздухе висел тот же травяной, дурманящий запах. На лавке у стены сидела Милада. Время иссушило ее, превратив в живую мумию: кожа туго обтягивала череп, нос заострился, а безгубый рот был похож на прорезь. Но ее глаза… глаза не были старческими. Черные, бездонные, блестящие, как мокрый агат, они смотрели на Ратибора с нечеловеческой проницательностью и толикой насмешки.
– Снова принес мне кровь и страх, – прошелестела она, не вставая.
– Я принес точильный брусок и бурдюк с вином, – ровным голосом ответил Ратибор, кладя дары на стол. Он знал правила. К Миладе не приходили с пустыми руками.
– Вино прокиснет, брусок сотрется. А страх вечен, – она махнула костлявой рукой. – Говори, зачем пришел. Город воет от ужаса, я это и без тебя слышу.
Ратибор молча развернул тряпицу и положил на стол клочок войлока.
Милада не прикоснулась к нему. Она медленно поднялась, подошла, склонилась над столом, почти касаясь улики своим острым носом. Она не смотрела, она вдыхала. Ее зрачки на миг сузились до точек.
– М-м-м… Конь. Степь. Чужая кровь, – пробормотала она.
