До первого шага Громова повисает неловкая пауза. Он по-прежнему безупречен. Сильный. Жесткий. Как и семь лет назад. В нашу первую и единственную ночь. С годами стал еще крупнее. Черты лица огрубели, и скулы теперь очерчивает щетина.
Мужчина в позиции правителя невозмутимо прикрывает за собой дверь. Плевать он хотел на мое негодование, а на посторонних — тем более. Проходит дальше по кабинету и как истинный двоечник усаживается за последнюю парту.
При других обстоятельствах я бы тут же сорвалась с места и бежала куда глаза глядят. Но у нас родительское собрание, ошибки исключены. А я ипотечница, я не могу потерять работу.
Поджимаю губы, утыкаюсь в листочек с подготовленной речью. Стараюсь держаться гордо, но всем прекрасно видно, как полыхают мои уши, потеет лоб. Коллективное молчание угнетает.
Виктория рядом суетится, места себе не находит. Нерасторопно приподнимается, через парту тянется к моему столу, шепчет:
— Я вспомнила его. Он страшный человек. Не волнуйся, ща мужу позвоню, Фархад защитит…
— Нет. Не нужно. — Осекаю. — Все хорошо, Вик, продолжаем собрание.
Разборок мне еще не хватало. Директор узнает — три шкуры спустит. Не то чтобы я так тряслась за эту должность, просто в городе реальная напряженность с работой.
Выпрямляю спину, пальцами сминаю края бумажки. Вообще, от природы голос у меня низкий. Если совсем польстить, то искушенный. Но сейчас моя гортань сжимается в спазме. Отвратительно искажается голос:
— Товарищи! — Господи, Фортуна, ну какие товарищи? — Мне нужны ваши деньги. Нет, не так, нужно собрать денежки…— говорю совсем не то, что наметила.
— На пластиковые окна в классе. Верно?
Хриплый тон с задней парты сразу привлекает к себе всеобщее внимание. Громов с каменным выражением лица расстегнул свой черный пиджак и намеревается прожечь во мне дыру едким пристальным взглядом. Ухмыляется. Сбивчиво выпускаю ртом воздух, влажными пальцами надрываю край листочка.
— А вы хотите совершить благотворительный жест? Проспонсировать?
— Почему нет? Я создам все условия для комфортного обучения моей дочери. Для комфорта моей женщины.
Вот если бы сейчас земля разверзлась подо мной, и сам Сатана пригласил на чашечку раскаленного железа, не раздумывая согласилась бы. Лишь бы не видеть посторонних физиономий. Как они удивленно пялятся, будто я инопланетянка или эдакая негодница. Врунья. Скрывала тут ото всех свое положение, на жалость давила, а у самой мужик богатый. Целых три окна готов проплатить!
— Мы собираемся с детьми в кукольный театр…
Громов снова меня перебивает:
— На Красавицу и Чудовище, надеюсь?
— Нет. Курочка Ряба.
— Восхитительно.
Я беспокойно под столом потираю друг о друга ладошки. Мне неуютно. Покашливаю.
Атмосфера в классе напряженная. Громов — на энергетическом уровне тяжелый человек. Одним своим присутствием заставляет всех поджать колени и ждать, когда эта занудная учительница соберет по пятьсот рублей на билеты и распустит всех восвояси. А я не хочу, растягиваю собрание, боясь оставаться наедине с Громовым.
«Я опаздываю в сад за младшенькой», «Скоро пробки начнутся», «С работы устал, как конь»…
Со вздохом объявляю о завершении обсуждений. Родители, гремя стульями, покидают класс. Я ни жива, ни мертва, не смотрю на Громова, но кожей чувствую, как он изучает меня. Каждый миллиметр тела.
— Вероника Сергеевна, можно вас на минуточку в коридор? — пытается вызволить меня Алиева.
