Железноцвет - страница 49

– Привычка у меня, – говорит она, – все никак не отвяжется. Все время пели, – добавляет она.

Пели – во множественном. Где пели? Не в хоре. Тогда где? Как же хочется Зою расспросить про ее подразделение, но не стоит. Задумавшись за рулем, Зоя иногда тянется к потолку, но потом убирает руку. В ее джипе на потолке ничего нет, а вот в броневиках обычно бывает радиостанция.

У шедших впереди нас пенсионеров отламывается ручка, и их котел падает в пыль. Пенсионеры отстают от колонны, и нам в спину несется их взаимная брань. Зоя кисловато ухмыляется какой-то своей мысли. У парадной дома, который мы минуем, курят трое с автоматами. Стрелки одеты в одинаковую грубо пошитую форму – такую, какой ни в каких родах и видах войск не найдешь.

– Пели, говоришь? – не удерживаюсь я. – В твоем подразделении?

– Все время, все вместе, – отзывается Зоя. – Один заведет – и понеслась. От нечего делать, и чтобы забыться, как в трансе. После подъема, перед завтраком, в автопарке, в бане, в патруле. Перед боем. Иногда в бою. Все, что по радио давали, и вообще все, что попало. Просто отдельные строчки. Слова. Был один тип, он вообще говорить разучился, знал только уставные команды, либо просто говорил случайные фразы. Стоит молча, и вдруг говорит: “до отсечки”. Или “въеби клопа”. Или “заниженная”. Скажет – и замолкает.

– Скучаешь по ним?

– Нет.

Слишком резко. Она и сама, кажется, поняла.

– Не знаю, – поправляется Зоя, – вроде только что было, но уже как во сне. Как… как… – она замолкает.

На заполоненной ржавыми скелетами детской площадке собралась небольшая толпа, что-то происходит. Пластиковые домики и горки по большей части были растащены, но один аттракцион остался – веселенькой раскраски космический корабль. Одутловатый мужчина, вокруг которого столпились люди, стоит на коленях, просунув руку через оба носовых иллюминатора так, что его предплечье торчит с другой стороны. Мужчина смотрит на людей испугано и панибратски-подобострастно. Он одет не по погоде: в старые сандалии и майку с заплатанным символом и надписью “Республика” снизу. Две тощие женщины, вооруженные кухонными ножами, что-то плаксиво кричат стоящему на коленях, а подросток, одетый в коричневую форму на вырост, лениво и беззлобно отпихивает их прикладом. Остальные зеваки равнодушно наблюдают.

– Что это? – с непривычным мне напряжением спрашивает Зоя. – Казнь, да?

– Почему казнь, – отзываюсь я. – Просто этот деятель украл у кого-то из своего района. Ну или просто кто-то сказал, что он украл.

К кораблю подходят двое горожан. Один из них берет ладонь “деятеля” обеими руками, словно функционер, поздравляющий рабочего-ударника. Его товарищ, хорошенько размахнувшись, бьет “деятеля” березовым поленом по локтю. Наказуемый издает неожиданно тонкий, дурашливый крик. Никто из нашей толпы даже и взгляда не уделяет этой экзекуции, зато Зоя слегка вздрагивает. Теперь я смотрю только на нее. В ДШМГ она долго не прослужила, это точно, но при этом ясно, что на войне она явно не с понедельника. Кто же научил ее носить кобуру на груди?

Мы оставляем площадку позади. Оглянувшись, я вижу, как экзекутор бьет поленом еще дважды, но ничего у него не выходит. “Деятель” подвывает и скулит, но вырваться даже не пытается. Наконец, хорошенько замахнувшись, экзекутор со всего размаху опускает полено на руку наказуемого. Раздается характерный треск, и рука изгибается в неправильную сторону. Вой “деятеля” переходит в поросячий визг. Почти сразу же его отпускают, и он, с плачем и истерикой вырвавшись из рубки корабля, падает в пыль, баюкая сломанную руку. Зеваки потихоньку расходятся.