Во главе новых штурмовых сил по взятии неприятельских завалов шел 1-й батальон Литовского егерского полка. Утратив свое боевое знамя в польской кампании 1830-го года, батальон в наказание в полном составе был переведен Государем Императором Николаем I на Кавказ, где литовцы должны были реабилитировать свою подмоченную репутацию; за ними следовали две роты 3-го батальона куринцев, которым вменялось в обязанность поддерживать «литовок» морально и внушать им необходимое для восстановления чести мужество.
Близко за литовцами следовали саперы, за ними грузино-осетинская дружина и сводный кавалерийский отряд Главной квартиры, состоявший по преимуществу из молодежи, которая в своей неистощимой жажде славы с нетерпением ждала своего часа воспользоваться выпавшим жребием.
Был в числе идущих на штурм и бывший адъютант главнокомандующего князь Дондуков-Корсаков. Отношения у него с графом Воронцовым сложились далеко не близкие: и в силу возраста, и в силу темперамента, да и просто в силу разности натур.
Молодого, пылкого князя крайне тяготила штабная ambiance43 и присущие ей рафинированные отношения. Александр с самого начала похода решил просить графа прикомандировать его на все время экспедиции во фрунт, к одному из батальонов, назначенных в авангард.
«Вы жаждете записаться в смертники, князь? Вы хорошо подумали, Александр Михайлович? А если вас, голубчик, убьют? Как сие горе переживет ваша матушка?..» – Его сиятельство был искренне удивлен. Однако после того, как войска с боями прошли Андию, Воронцов уважил повторную просьбу своего адъютанта, и полковник Дондуков-Корсаков был откомандирован к 1-му батальону Литовского егерского полка (5-го корпуса). Батальон этот (как известно) оплошал в польскую кампанию, и графу Воронцову было предписано Государем при первой возможности дать ему случай отличиться. Батальон вследствие этого и был назначен передовым в авангарде при движении в Дарго.
Посему Александр пребывал в наилучшем состоянии духа; был возбужден до крайности мыслью о предстоящей – лоб в лоб – схватке с горцами, о возможности проявить себя.
…И сейчас, с неумолимостью рока приближаясь к новым завалам грозного противника, сердце его ликовало и воинственно рвалось вон из груди. В обостренной памяти то и дело возникали бенгальскими вспышками последние часы, проведенные в кругу боевых товарищей.
Накануне сражения в его палатке по обыкновению прозвенел вечер за дружеской беседой, с песнями и чихирем. «Эх, держись, басурман!» Во всем отряде гремела бравурная музыка, слышались песни, батальон радовался предстоящему делу.
Не мог Александр забыть и того, как Мельников, его университетский приятель – светлый тенор и знаток студенческих песен – вдруг отложил гитару, задумался и неожиданно рассказал друзьям о страданиях и смерти юнкера Куринского полка князя Голицына.
– В прошлом году это случилось… Также во время экспедиции в Чечне, в Гойтинском лесу Голицын был ранен пулей в живот… Из раны вышел сальник. При несвоевременной операции он и был причиной его смерти, после жутких страданий… Эх, господа, – скорбно опустив голову на грудь, продолжил Мельников, – ей-Богу, господа, пускай бы куда хотят, пускай… только бы не в живот… Завтра бой… кто знает, други, быть может, именно туда и попадут…
