Жигалан пожевал губами.
– Могуль не собирался тебя убивать. Просто поверь мне… Если он задумал кого убить, то его уже никто не остановит, и ничто не заставит передумать. Ты ему понравился. А вот твой друг нет. Могуль знал, что твой друг не стал бы выполнять этот приказ, поэтому и отдал его ему…
Из-за шрама лицо мальчика всегда казалось расстроенным, но сейчас же с его физиономии впору было лепить чугунную маску, и вывешивать ее над воротами Площади Предков, как символ их злосчастного племени. Отец не выдержал и влепил ему легкую пощечину.
– Я не желаю слышать, как тебя называют Утешающим Мертвых, понял? Можешь хоть кувырками от Площади Предков до самой Открытой Ладони доскакать, и пусть уж лучше тебя Ужаленным в Голову назовут, но только не это прозвище… Утешающий Мертвых… Это влечет позор на нашу семью…
– У нас нет семьи, – вдруг зло сказал Ачуда. – Ее не стало сразу, как погибла мама. Тебе все это время не было до меня дела! А сейчас тебя взволновал только позор, который я могу навлечь на твое имя…
Жигалан сделал хватательное движение, не подымаясь с нужника, но Ачуда уклонился.
– Не смей так говорить со мной, – прорычал отец. – Кто тогда твоя семья? Этот попрыгун Уретойши, которого ты боготворил? Твой развеселый мастер копья лично поразил из лука твоего предшественника, тщедушного паренька из Паучьего прохода, когда тот вздумал дать деру домой при виде расправы над соплеменником – иначе как бы еще у него освободилось место?.. Думаешь, с тобой он бы поступил как-то иначе, не выдержи ты на его глазах убийства очередного беженца?..
– Беженца… – глухо повторил Ачуда. – Вся эта война – одна большая ложь. Уже столько зим… Меня еще не было на свете, а люди уже умирали и до сих пор мрут на твоих и моих глазах изо дня в день от голода или от изнеможения… Они молятся и надеются, что однажды война закончится, а их усилия помогут ее быстрее завершить, что можно будет наконец уйти из этой пыльной, бесплодной дыры… Почему мы не уходим? Зачем это все?
Отец угрюмо молчал.
– Мы столько еды шлем нашим соседям Грязи под Ногтями, чтобы помочь в несуществующей борьбе с Пожирающими Печень. Столько освобожденного железа отдали, чтобы те ковали себе мечи и копья против них… Но раз Пожирающих Печень нет, то и соседей тоже не существует?
– Они существуют.
– Тогда зачем?
– Тебе Смотрящие в Ночь не сказали?
– Нет. Они и сами толком не знают.
– Вот о том и речь. Придет время, и я тебе скажу.
Ачуда подтолкнул на своей руке тарантула в поясную котомку, завязал на ней шнурок и подобрал копье.
– Я не хочу ждать. Да и не буду. Неважно, что за всем этим стоит, потому что этому, – мальчик повел копьем в сторону двери, – не может быть никаких оправданий…
– А перед тобой никто и не оправдывается. Раз уж тебе повезло уродиться здесь, ты будешь делать то, что должен. Выбрал границу, вот и стой на ней – смотри в ночь…
– Я не смогу на это просто так смотреть… Не смогу…
– А придется, – промолвил отец. – И даже не вздумай пытаться что-то изменить. Сделаешь только хуже себе и мне. И всем остальным.
Мальчик смотрел на отца искоса, с ненавистью. Почти с отвращением.
– Знаешь, почему я так захотел пойти в Смотрящие в Ночь?
Жигалан не знал. В те давно минувшие времена ему было не до этого. А когда пришло время задаться вопросом, то его сын уже настолько вошел в образ настоящего дозорного на границе, а его глаза так живо горели, когда он сжимал копье в своей руке, что любые расспросы казались нелепыми – мальчик родился, чтобы стать Смотрящим в Ночь. Какого-то иного ответа от него ждать было уже попросту глупо.
