– Когда я заглядывал в глаза Смотрящих в Ночь, я видел в них большое чувство ответственности. Мне это казалось тяжелым бременем, но почетным. Оно подчеркивало важность того, что они делают. Так я считал. У тебя был такой же взгляд после того, как мамы не стало. Я хотел понять тебя. И их всех. Быть таким же. Пока вчера не узнал, что это не ответственность… А вина.
Жигалан исподлобья смотрел на своего сына, и в его груди раздувалось бешенство.
– Мама тогда что-то узнала и тоже не захотела с этим мириться? Поэтому… Ты ее убил?
– Нет, – рыкнул Бьющий в Грудь. – Не лезь в это.
– Значит, ты позволил ее убить другим?
– Нет, она отравилась насмерть, проглотив аконитовой травы…
– Тогда почему в твоих глазах вина!.. – яростно вскричал Ачуда. – Ты лжешь!.. Ты трус и лжец, как и все вы, ручные псины вождя!..
Жигалан вскочил с нужника, чтобы схватить Ачуду, но тот быстро выстрелил копьем ему в подбородок. Тупым концом.
Мир в его глазах сотрясся, но он с ревом удержал себя на ногах, второй ладонью перехватив копье, размахнувшееся уже для второго удара. Костяшки кулака ожгло о скулу сына.
Голова Ачуды мотнулась, взметнув гривой черных волос, но тут же грудь отца полоснуло чем-то острым – падая, сын успел взмахнуть криком. Упав и перекатившись, он прыгнул мимо загребущих рук Жигалана, и те схватили воздух. Но отец успел лягнуть ногой и попасть ему под ребра – сын отлетел прямо к своему копью. Схватив его и молниеносно вскочив на ноги, он замер в боевой стойке. Его глаза горели, а на скуле блестела кровяными капельками ссадина.
– Ах ты гаденыш! – гаркнул Жигалан и прыгнул к нему.
С силой брошенный кулак пролетел мимо над виском, задев лишь прядь волос, и пробил стену из глины. Ачуда проскочил под его локтем и наотмашь древком подсек ему ноги.
Жигалан со стоном рухнул на колени, но рука осталась в стене – окровавленный кулак торчал по другую сторону, застряв в осколках глинобитно-травяной смеси. От попыток его вытащить острые камешки впивались в ладонь только сильнее.
– Бьющий в Грудь? – едко спросил сын. – Или Бьющий, как Дурак?..
Схватив с собой железный кулон – оплавленный комок в форме летящей птицы, оставшийся после матери, – Ачуда хлопнул дверью.
Жигалан с кряхтением поднял себя на ноги и уперся свободной ладонью в пробоину. Кулак был в плену стены и вырвать его оттуда, не располосовав полруки, было нельзя. Отдышавшись, он провел пальцами по своим губам, подбородку – те были в крови из прокушенного языка. Пластины грудных мышц перечеркнул длинный порез. Сплюнув красной слизью, он улыбнулся. Его сын умеет за себя постоять. А умел бы, не воспитай он его своим отсутствием?
Раскрасневшиеся глаза воина тронула ностальгическая поволока. Он вспоминал мельтешащую стену из зарослей высоких початков кукурузы. Тогда они были зеленее, рослее и гуще… и страсти, происходившие в них, кошмарнее…
Тринадцать долгих зим тому назад, если шрамы на плече не врут, все женщины и девушки их племени только еще начинали медленно и нехотя осознавать, в каком аду им теперь предстоит жить. Возделывание кукурузы было делом кропотливым и неблагодарным. Ог-Лакола рассчитывался с ними только единожды, в период урожая, не ведя персональных подсчетов о проделанной работе. Во все остальное время женщины возвращались домой ни с чем. Воровство на поле каралось жестоко, а за тем, чтобы оно не происходило, должны были внимательно следить воины. Воины следили, и очень внимательно, но не за початками, как ожидалось, а за земледельщицами, ковыряющимися в земле на четвереньках.
