Жигалан скрежетал зубами и продолжал невидяще смотреть на земледельщиц – скрючившихся, словно пытающихся слиться с землей, от которой в них было так много. Но Макхака не отставал. Он водил его вдоль плантаций, и сдавшийся Жигалан стал поневоле присматриваться.
– Может быть, эта? – проворчал он, кивая на женщину в грязной робе, с закатанными до плеч рукавами.
Женщины боролись с домогательствами, как могли, и одним из способов отбить желание у воинов стала полевая одежда – бесформенная, от ключиц до коленок. Листовая ткань была настолько грубой, что не обтекала ни груди, ни бедра, когда те изгибались на грядках, а только нелепо топорщилась, делая их фигуры неаппетитными для игр мужского воображения. Отдельные девушки даже набивали свою робу жмыхом, как можно отталкивающе. Но мудрые воины на это не велись.
– А чего именно на нее глаз лег? – расстроился Замечающий Красоту. – Мне вон та нравится, что лицо полотнищем обвязала. Думает, что не узнаю ее, ха-ха…
Молодая женщина, на которую указал Жигалан, наоборот, вела себя достаточно раскованно и открыто. Она корчевала почву увлеченно, не косясь по сторонам, как ее соседки по грядке. Ненадолго распрямившись, она отбросила черную прядь со лба, открывая худое, с приподнятыми скулами лицо. В груди Жигалана что-то предательски екнуло.
– А она ничего, – пробормотал Макхака, щурясь. – Я раньше ее здесь не видел. Поди в кожевенной яме сидела, а я там не хожу. Кожи вождю в избытке не нужно, вот и распорядился сослать лишние руки сюда…
– Надеюсь, с моей Мальвой она не знакома.
– Да и что, если даже знакома? – удивился Макхака. – Будет стращать – вмажь ей по голове так, что мать родная незнакомой станет, вот дел-то…
Они приблизились к женщинам. Те даже не повернулись на шаги мужчин в позвякивающих кирасах, но кто бочком, кто под предлогом переставить корзину, бросились врассыпную по кустам. Оставшиеся скучковались, и их плечи тревожно напряглись. Избранница же Бьющего в Грудь продолжала свою работу, даже когда на ее испачканные в земле руки легла массивная тень. Либо девушка была совсем глупа и ни разу не потрудилась прислушаться к историям с кукурузных полей, либо… либо у нее были какие-то причины не опасаться мужчин…
Жигалан стоял над ней, как истукан, не зная, с чего начать. Макхака толкнул его в бок, подначивая.
– Ты, – скрипнул неуверенным голосом воин. – Как тебя звать?
Ее спина застыла, и она удивленно покосилась на него через плечо. Замечающий Красоту толкнул в бок товарища ощутимее.
– Что ты несешь? – прошипел он ему вполголоса. – Сдалось тебе ее имя… Делай, как я говорил!..
Остальные женщины скрылись в зарослях – очевидно, их не волновала судьба приятельницы или та им была уж слишком чужой, чтобы рисковать ради нее собственной шкурой. Оставшаяся одна, она развернулась к мужчинам и выпрямилась в полный рост. Ее груди упрямо встопорщили робу, приковав к себе внимание налитых глазок Замечающего Красоту. Но Жигалан смотрел на ее лицо. Худое, уставшее, но не утратившее некой внутренней силы, живости и столь непривычной в этих полях дерзости. Ее большие глаза насмешливо сузились.
– Демона. А тебя?
Жигалан смутился. Он уже жалел, что выбрал именно ее. Он не сможет заглянуть в ее смеющиеся глаза и повторить все то, чему его учил друг. Но друг стоял рядом, и его жестокое лицо напомнило, что произойдет с его Мальвой и их сыном, если не совершить глупость, которой так любит кичиться между собой воинское братство.
