– Ты приходишь слишком часто, – ее большие белые глаза на худом лице укоризненно поблескивали во тьме. – Дош стал задавать слишком много вопросов…
– Он к тебе сегодня прикасался?
Демона непонимающе кривила губы.
– Что за вопрос?
– Прикасался или нет? – хватал ее за плечи Жигалан и притягивал к себе.
– Мы живем с ним под одной крышей. Мы повенчаны. Как сам думаешь?
Бьющий в Грудь оттеснял ее и врывался в проем. На лежанке у очага полулежал рыхлый мужчина с толстыми губами, плешью и впалым подбородком. От вида разъяренного воина в своем жилище он трясся и примирительно воздевал руки к кровле. Жигалан хватал его за жилетку из облезлого меха и дергал поближе к своему лицу.
– Прямо сейчас ты помчишься к алтарю и будешь ждать прихода паствы во главе с Говорящим Отцом. Скажешь, что Бьющий в Грудь приговорил тебя к двум зимам освобождения железа на карьере за оскорбление представителя воинского братства…
– Но я же никого не оскорблял, – блеял Дош. Позади них в проеме высилась Демона, в ужасе прикрыв ладошкой свой алый рот. – Я не могу завтра!.. Бу-Жорал поручил нам успеть до конца этой луны удлинить вытяжки аж четырем горнам…
– Как отбудешь наказание на карьере и вернешься в эту убогую лачугу, ты просунешь в это окошко свою плешивую голову и глянешь вниз – там будет столько кирпичей, что тебе с лихвой хватит на переселение в Площадь Предков.
Слезящиеся глазки Доша неверяще выпучивались.
– Но откуда… Точнее, я хотел сказать, зачем это вам?..
Жигалан припечатывал его коленкой в пах, отчего тот жалобно взвизгивал.
– Я доходчиво ответил на твой вопрос?
Гончар отползал от воина и суетливо собирал с собой котомку. Жигалан с победной улыбкой поворачивался к ошеломленной Демоне, но та не разделяла его триумф.
– Он не заслужил этого.
– Ты права, – воин нетерпеливо стягивал с нее поношенную тунику и припадал жадным ртом к ее белым, податливым грудям. – Не заслужил он этого…
В эту ночь им впервые не пришлось любиться под открытым небом и на голом, прохладном камне, где иногда проносились скорпионы, которых она так опасалась. Лежа в объятиях своей возлюбленной, Жигалан восхищался пляской крохотных язычков пламени, а его ладонь грелась меж ее стиснутых бедер. Он чувствовал в этот миг небывалое единение с миром и самим собой – он был слишком размякшим, чтобы терзать себя муками совести. Мальвы в этот миг не существовало. Но утром она материализовалась снова, с новой, невыносимой для него силой.
– Я тебе не верю, – заливалась она слезами, покачивая на руках орущего Ачуду. – Я спрашивала у Хоббы, он не видел тебя этой ночью у границ…
– Тогда что ты хочешь от меня услышать?!
– Правду!..
– Правду? – рычал он. – Тогда вот она – я был с другой женщиной. И не один раз.
У Мальвы тогда словно закончился в легочных мехах воздух. Опустив мальчишку, она схватилась руками за грудь. Жигалан с мукой на нее смотрел. Нежная лицом и женственная телом, она была желанной для большинства мужчин. Она была ничуть не хуже Демоны. Быть может, даже покрасивее. Он упивался обладанием ей.
Но теперь же он обводил взглядом ее увесистую грудь, колыхающуюся от рыданий, окидывал взором ее ниспадающие густые локоны, и не испытывал ничего, кроме вины, ненависти к себе и раздражения.
– Я делал это ради тебя и Ачуды, чтобы спасти нашу семью…
На закате этого же дня он застал ее распластанной на полу с пеной на губах. В глиняной миске рядом с ней были растолочены синюшные аконитовые бутоны. А маленький Ачуда сидел возле них и заинтересованно разглядывал. Жигалан выдернул из его пальчиков съеженные лепестки и насильно влил в глотку мальчика целый кувшин проточной воды. Тот захлебывался, сблевывал и отбивался, как мог, но следующий день встретил с широко распахнутыми глазами. В отличие от его матери.
