И смерть так бесчувственна, властна.
Природная гибель грядёт…
Повсюду запахло чуть кисло
от грусти окружной, гнилья.
Повсюду остылости мыслей,
асфальтов и стен, и бытья.
Подножью людскому мешают
обломки и порох листвы.
Сереющий мир украшают
крючки и спирали ботвы.
Унылость и бледность мелькают,
что в моду опять же вошли.
Все шаркают, бьют, каблукают.
С их ликов гуаши сошли.
Собаки и кошки, и мыши -
с мечтою согреться и жить -
в едином порыве под крышей,
вдруг стали содружбе служить.
Скривились былые улыбки
и лодки весёленьких губ.
Все их заменили ухмылки.
И каждый от холода груб.
И вот я – последний цветочек,
доживший до дней ноября,
встречаю морозец средь кочек,
средь сырости, хмури, утра…
Противоборство
Среди обозлённых собак и собачек,
толстеющих мамок, нескладных дитят,
тупиц, живодёров, гадалок, маньячек,
хмельных и борзеющих дур и ребят,
соблазнов, вина и грехов, покаяний
и скрежета, боя машин и дверей,
разводов и драк, и прелюбодеяний,
разрывов заборных чугунных цепей,
потерянных личностей, хаоса жизни,
и хора из стонов, ударов, нытья,
и влаг ядовитых, дымов углекислых
и всебеспредела в сетях бытия,
растянутых в нити и леску узоров,
заплаток ранений, одежд и дорог,
и вытекшей спермы из смятых кондомов,
снующих плебеев, дворняжек и блох,
из окон летящих бутылок и коек,
зацепов за когти, колючки, клыки,
и рваных покрышек, запойных попоек,
хватающих жестов грозящей руки,
линяющих крон и дешёвых причёсок,
слоящихся серных старушьих ногтей,
чиханий, отрыжек, кривых отголосков,
начитанных взрослых, манерных бл*дей,
карманных ножей и толканий, и брани,
брехни, обвинений, фригидности, уз
теряюсь и мажусь об гадкие грани,
и скоро, наверно, с безумьем сольюсь…
От преступления до наказания, до преступления
Ужасное, горькое действо
случилось в дому и за лесом…
Свершилось вдруг грех и злодейство
крутым провиденьем иль бесом…
Зверь нас уберёг от тирана
иль буря росток истребила,
иль просто случайность сыграла,
иль бешенство зло утолило,
иль демон с бесёнком сцепились,
иль видим чрез ложную призму,
иль зло у обоих скопилось
за месяц иль прежние жизни,
иль живности жить надоело,
иль волк поросёнка увидел,
иль Богом задумано дело,
иль дьявол желудок насытил?!
В отместку за птенчика стерхи
нагнали пса сытого – жертву,
вонзились в пророщины меха,
возрадуясь крови и мертви.
Родители пиками клювов
открыли предсмертную дверцу
так жутко, позорно, безумно
собаке, что съела младенца…
Упавший снеговик
Мешки с листвой – упавший снеговик,
среди монет златого назначенья.
И не был слышен выстрел или крик,
слова прощания, заветов и прощенья.
Упав в раздоль, взирает в стену, ров,
лежит в тиши смиренно, бренно, молча,
роняя желть, как слёзы, пот и кровь,
даруя ветру нитки, кожи толщу.
Он ждёт дождей. Но в них он не умрёт.
Он примет всё: пинки, собачьи брызги.
Слегка раскрыв почти невидный рот,
уныло дышит, чуя смерти риски.
Провисли складки прямо на боках
во дню погожем и осеннем, чётном.
Внутри него, как в людях и богах,
зелёный лист, что делает не мёртвым.
И вот уж им закончена борьба.
Упал от бурь иль тяжести суровой.
Он снега ждёт, чтоб с ним сравнять себя,
и потеряться в белях и сугробах…
Лучшевсяшная
Между фригидных, напудренных, глупых,
тысяч иссохших и влажных вагин,
с духом лентяек, тупиц или трупов,
с пафосом девственниц, мудрых, княгинь,
склонных к изменам, безумью, конфликтам,
милых дурнушек, бесплатных шалав,
девочек, женщин, стреляющих сквиртом,
гонщиц, что мчатся без страха и прав,
