а воздух приблизился вонью к овсу.
Трамвайные кольца кромсают трудяги,
тем рушат союзы и рельс, и колёс.
Питаются ливнями стоки и флаги.
Везде замедляются радость и рост.
Летают повсюду газетные тряпки,
помятых стаканов снежки и комки.
И мусор взошёл на затоптанных грядках.
И уши вновь мучают насморк, гудки.
Вокруг побледнение, сырость и скука.
Попадали слабые люди, сучки.
Уже не течёт всеохочая сука,
и псы уж попрятали внутрь стручки.
Тут каждый примерил обличие гада,
в котором жить будет, сцепив желваки.
Я – лишний смотритель осеннего ада.
Я – новый свидетель извечной тоски.
Городская осень
Гундосят мокрые, сопатые носы.
В лимонно-глиняном желе увязли мухи.
Дождь – вертикальный, быстрый акт росы,
что чаще тихая, бесшумная для слуха.
И ковыляет стих, теряя нужный ритм.
Дрянной пейзаж и пасмурны портреты.
На всех коврах листвы и троп, и плит
лежат людские, псиные котлеты.
Цветными кляксами разбитое вино.
Домов курятники. Стоят, бегут ли куры.
Вокруг так жёлто, зелено, черно
горят вовсю деревьев абажуры.
Сигнальный гул коробит тучный мозг.
И нет вокруг улыбчатых и граций.
И увернувшись от ветвистых розг,
я слышу хрип и кашель ртов и раций.
Лягушки-детки, кваканье старух,
и возле жаб сынишки, папы, дочки.
Ненужный шум, жужжанье мерзких мух.
Тут голубей раздавленные кочки.
Вбирают воду язвы всех дорог.
Вся флора гибельно и тающе беднеет.
Повсюду хладь и синь джинсовых ног.
Одежды шлюх, бомжей опять плотнеют.
И чтоб расправить крылья меж весны,
здесь прячется народ в желаемый свой кокон.
И на берёзе ветка длинной желтизны,
как в волосах моих белеет стройный локон.
И это видит самый дальний Бог,
вдали от хмурости и ливней, и прохлады,
и курит скрученный, немного горький рог,
смотря на осень – на осколок ада.
Женщина самая
Дива с апрельской, желанною кожей,
с даром объятий, что лучше врачей,
нравом мечтательным, чистым, пригожим,
с милой сердечностью, маком очей,
с поиском сути огромной вселенной,
с важным имением чувств и тепла,
с ясной душой, материнской, безленной,
вкусными соками, знаньем добра,
с чудами, лёгкостью феи, принцессы,
с цветом земных и небесных светил,
с чарами вод, распусканий и леса
встретилась мне, и её полюбил!
Просвириной Маше
Черепки – 18
Освободив от пряток, страха, ото лжи
перед родными, толпами, собою,
ушла, дав волю клеткам дум, души…
Благодарю! Не смог бы так с тобою.
***
Одним не так холоден лёд,
айфон или шмотки – не мелочь.
Меня ж неуёмно гнетёт
мозгов человеческих немощь.
***
Зал. Люди с полотен, картинок,
в убранстве алмазов, туник.
А я перед ними – ботинок,
вошедший в элитный бутик.
***
Костями умерших Земля тяжелеет,
вбирая плоть, кальций, как яблоки сад.
Растущая силища тянет, довлеет -
так шарик однажды обрушится в ад.
***
Души-шкатулки резные, пустые
(лишь по своим бестолковью, вине)
под одежонками ярко-густыми
чаще и чаще встречаются мне.
***
Сексо-бунтарские множества силы.
Будто б оранжево-чёрный петух,
бык семенной. Он брутальный и милый.
Альфа-самец, что свой выпятил дух.
***
Стихи, отнимавшие сны или время
на акт написанья, влеча за собой,
мешая интиму и пиру, под шлемом,
всевечными станут огромной гурьбой!
***
Покровов броню, баррикады грудины
минуя, мясные заслоны и кровь,
венозные сети, тромбозные мины,
и бункер сердечный пробьёт лишь любовь.
***
Одни, как песчинки, носимые ветром,
немного с тобою побыв, улетят.
Другие же – камни, – не двинутся метра.
Лишь мелких отпнут. Остальные – лежат.
***
Вся жизнь – всего разного стройка.
