– Ты… – Произношу я, но в голове внезапно становится пусто. А на смену злости приходит жалость.
Мне становится так жалко саму себя, что я не могу сдержать поток слёз, и они тихим градом катятся по щекам. Я зло смаргиваю их, утираю тыльной стороной руки. И стараюсь не смотреть на Глеба.
Пошёл он!
Разворачиваюсь на сто восемьдесят градусов и быстрым шагом направляюсь в сторону автобусной остановки. Слёзы застилают глаза, но единственное, о чём я сейчас думаю – о том, что душу готова продать, лишь бы Соколовский не видел, как я плачу. Это моё самое твёрдое табу из имеющихся. Сколько бы Глеб ни издевался, сколько бы ни насмехался, я ни разу не плакала при нём. И не собираюсь.
Точнее, не собиралась. Поэтому убегала на голых инстинктах.
Брюнет быстро нагоняет меня. Я едва успеваю миновать сто метров от кованой ограды университета, как мне на плечо ложится огромная лапища и разворачивает меня к парню лицом.
Я всё ещё продолжаю тихо плакать, поэтому не смотрю на Соколовского. Будто, если я на него не смотрю, то и он меня не увидит. Не увидит моих слёз.
– Арина, – очень тихо и хрипло произносит Глеб.
Это настолько неожиданно, что я поднимаю взгляд. Смотрю прямо в янтарные глаза своего преследователя. Своего худшего кошмара. Но вижу в них лишь раскаяние. И растерянность.
Это настолько дико и неправильно, что я злюсь на парня ещё больше. Стучу его кулачками по груди, вскрикивая:
– Да чего ты пристал ко мне? Сколько можно портить мне жизнь? Сколько, Глеб? – Всхлипываю я. – Если бы ты не отвлекал меня от лекции Разумова, меня бы тут вообще не было! Всё из-за тебя! Всё всегда из-за тебя!
Я продолжаю бить парня по каменной груди, но силы постепенно кончаются. Редкие прохожие обходят нас стороной, но я не замечаю их. Я вижу только его – своего палача. Он испортил мне всю жизнь. И продолжает её портить по сей день. В эту самую минуту. В эту секунду. И я не могу от него никуда деться. Не могу скрыться. Он не даёт мне и глотка свободы, не оставляет в покое.
– Ты можешь… просто… оставить меня в покое?! – Делаю судорожный вдох между всхлипами. – Пожалуйста! Пожалуйста… – Я поднимаю на него заплаканный, умоляющий взгляд. Смотрю снизу вверх.
Не знаю, чего я жду от Глеба, но чего-то жду. Замираю в ожидании.
Что-то мелькает в глазах Соколовского. Что-то, что я не в силах разобрать. Его лицо кривится в болезненной гримасе, словно ему тяжело видеть мои слёзы. Но это бред. А затем в одну секунду это выражение исчезает с его лица, будто его никогда и не существовало. Будто мне привиделось.
– Нет, – отвечает он твёрдо. Даже зло.
И хватает меня за плечи. Припечатывает к своей груди так сильно, что у меня весь воздух вышибает из лёгких. Сжимает в объятиях. Но опомнившись, всё же ослабляет немного хватку, и я делаю такой желанный вздох. И разражаюсь новой порцией слёз.
Стою в его объятиях и даже не пытаюсь вырваться. Сил моих больше нет.
– Дурочка, – неожиданно хрипит брюнет. Его ручища ложится мне на макушку и начинает осторожно гладить по волосам. – Прекрати реветь. Весь макияж вон поплыл. Прохожих распугала.
Он говорит всё в той же своей идиотской манере, но его слова не звучат злобно или с примесью ненависти или раздражения, как это обычно бывает. Скорее, утешающе. Но, должно быть, я сошла с ума. Или он сошёл с ума. Одно из двух. Потому что так не бывает.
Глеб Соколовский, которого я знаю, никогда бы так не поступил. Он бы продолжал глумиться. Добил бы. Но никак не стоял бы со мной посреди тротуара, обнимая и поглаживая по голове, чтобы утешить.
