Елизавета, держа малышку одной рукой, помешала кашу. Опустилась на лавку.
– Наше сшастье, шо дом крепкий, да окна без сшелей, – бросила Варвара, появившись в кухне.
Присела рядом. Осторожно приподняла уголок одеяла, взглянула на Танечку.
– Хорошие хозяева здесь жили. Кто они и почему оставили такое уютное гнёздышко? – задумчиво проговорила Елизавета.
– Евреи, – прошептала Варвара еле слышно. – Мы, ког’да заселялися, Катюха из-за тумбочки белую повязку с шестиконечной звездой выудила. Ну, знаете, новые власти такие всем евреям предписали носить?
Елизавета сжалась от воспоминания.
– Как же не знать? – ответила, помолчав. – Им и паспорта специальные выдавали. Слух ходил, что на окраинах города организовали гетто. Туда их и свозят. А что дальше, не знаю. Назад ещё никто не возвращался.
– Вот-вот. Видать, бывшие-то здешние хозяева тикали без ог’лядки. В доме всё целёхонько осталося: и мебель, и посуда, и тряпьё кой-какое.
– Где ж им горемычным спрятаться? Кругом облавы. Фашисты поймают, расстреляют на месте, – сокрушённо проговорила Елизавета, не желая делиться увиденной собственными глазами расправой.
– Гм, так-то бы ешо хорошо, – продолжала Варвара. – Вот мы с Катюхою видали, как троих выволокли на средину улицы. Бензином облили да подожг’ли. Вот г’де смертушка-то страшная. Шо б им – фашистам, изверг’ам проклятушшим – так в вечном аду г’ореть.
Елизавета провезла рукой по вспотевшему лбу.
– Шо, в жар бросило? Ну да ладно, шо обсасывать конфету, которую прог’лотить нельзя. Это я к тому, шо тем несчастным уж не помочь никак. А у вас вон девонька подрастает. Ей уж поболее месяца. Только больно мала да тиха.
– Ох, лучше и не говори, Варенька, – Елизавета почувствовала, как защемило в груди. – Родилась Танечка крохотной. Так с тех пор ни грамма и не прибавила.
Варя вскинула бровь, удивлённо проговорила:
– Вроде ж, «бидончики» не пусты. С чево ж не расти-то? Гм, значит, поболее кормить девчушку надо.
Откинув полу халата, Елизавета обнажила грудь. Нажала на сосок. Брызнула бледная в синеву струя.
– Ох-ох-ох, – запричитала соседка. – То ж не молоко, а водичка забелённая.
– Вот и я о том. Чем кормить-то? Боюсь, не выживет Танечка моя. Голодно. Старшие тоже исхудали до костей. Продукты на исходе. А теперь ещё и холодно. Детишкам на улицу не в чем выйти. Пока на двор добегут, у меня вся душа изболится.
– Стойте, Елизавета Тихоновна! Я ж недавно прослыхала, шо в панском доме исшут прислуг’у и няньку, – Варвара подошла к окну, ткнула пальцем в сторону дома метрах в двухстах от них. – Да вон там, крайний сруб. Кажись, Фальковские ихняя фамилия. Пойдёте с ребёночком на улочку да и прог’уляйтеся до их.
– Спасибо, Варенька! Как же мы кстати разговорились.
Елизавета решила не брать с собой спящую малышку, оставила на старших детей. Сама наскоро собралась и заспешила по указанному адресу.
У богатого с виду, высокого дома она на мгновение остановилась в нерешительности, но, вспомнив о голодных детях, постучала в окно.
Открыла невысокая, миловидная дама. Тонкие морщинки у самых уголков глаз выдавали возраст – далеко за тридцать.
Изящным движением она поправила отворот стеганного, отделанного шёлком халата, забрала за ухо прядку прямых волос цвета льна.
– Здравствуйте, что вам нужно? – мягко спросила по-польски.
За два года жизни в Бресте Елизавета научилась хорошо понимать и даже говорить на их языке. Представившись, она без труда объяснила, что ищет любую работу за еду.
