Голос ее был весь вверху в груди. Я заметил это, как только она произнесла первые слова, знакомясь со мной. Это было так странно. Голос ее жил вверху груди, в том месте, где синяя мужская рубашка с изящными намеком распахивала свой ворот. Я не склонен впадать в смятение от чего бы то ни было, но когда она произнесла несколько ничего не значащих слов, я одну секунду остолбенело смотрел в это место – чуть выше начиналась ее такая длинная, такая белая шея, а чуть ниже в разрезе рубашки начинали свой подъем ее такие сладкие, такие восхитительно-спелые груди, груди женщины в расцвете ее красоты – и не знал, что сказать. Она смотрела на меня с улыбкой. Я полагаю, у меня было лицо человека, который в недоумении прислушивается к таинственному звуку, долетевшему из-за гор. Ее голос был столь негромким и столь на многое намекал самим своим сдержанным, точным звуком, что мгновение удивления было неизбежно. «Ах, ну да, конечно, очень приятно!», – сказал я, поднимая глаза с опозданием в полсекунды. Ее глаза смеялись. Она все знала и все понимала.
Господин Болдырев сказал мне, что сразу же, с первой секунды знал, что она нужна ему. Ее тонкая, выверенная провокация его просто взорвала. В нем в ту же секунду освободился и набрал немыслимую силу инстинкт захватчика, и чей-то голос громко и четко повторял у него в мозгу все последующие недели и месяцы: «Эта женщина будет моей!» Это была у него какая-то почти религиозная страсть к обладанию святыней. Она сразу же, как-то сама собой, вознеслась перед ним на немыслимую высоту красоты и страдания, и он сразу же, без промедлений, ринулся к ней, весь в огне. Что он хотел с ней сделать? Завоевать? Отнять? Овладеть? Спасти? Я думаю, его чувство по полноте и силе было сходно с тем, что испытывали крестоносцы, с горящей душой пускавшиеся к захваченному иноверцами и обесчещенному Иерусалиму.
Он к этому моменту не был ни отшельником, ни философом, ни человеком высокой морали, ни ловеласом, ни Дон Жуаном. Он был обычным мужчиной с типовым опытом. С двадцати четырех до двадцати девяти он был женат, потом развелся. Детей у него не было. Он жил в однокомнатной квартире на Юго-Западе, в районе улицы Ульянова, и до поры до времени был вполне доволен собой и своей жизнью. Он был выпускником престижного физтеха, но в начале девяностых ушел из отраслевого НИИ и подался в бизнес и к моменту, о котором идет речь, имел позицию, которая его вполне устраивала. В основном из-за конверта, в котором он получал зарплату. Он не говорил мне, сколько там было, но я предполагаю, что там содержалось вполне приличное для менеджера среднего звена количество купюр: полторы тысячи долларов? или даже две? Тогда доллар был другой, вы учтите. В компании он отвечал за крупных клиентов и за новые схемы логистики. С иронией, но одновременно и с гордостью он сказал мне, что был «в логистике крупный специалист». Эта фраза, произнесенная на берегу Женевского озера, в городе Монтре, на террасе с видом на Альпы, прозвучала с таким мягким, прекрасным юмором, что мы рассмеялись.
В таких делах никакие объяснения не доходят до конца. Мой методичный ум всегда требует ответа на простейшие вопросы: «Почему она так подействовала на него? Почему из всех мужчин, на которых она смотрела и которым улыбалась, только он так безумно, так окончательно сорвался с якоря?» Почему химия чувств работает между этими двумя и не возникает, когда мы меняем Х на Y? Умозрительные вопросы, которые скорее доказывает сухость моей души и скучную трезвость ума, чем что-либо иное. Но я правда не понимаю. Это, наверное, и есть то, что так красиво и романтично называется «тайной любви».
