Сверхъестественные силы бунтовали во мне. Они сами не знали, как им быть. Одни гнали меня прочь, другие тянули назад, к Яковлевой. Поскользнувшись на раскатанной дороге, я грохнулся спиной о твердую леденистую корку. Во мне что-то екнуло, в глазах потемнело.
– Тебе больно? – услышал я голос, который отличу теперь от всех голосов вселенной. – Ты можешь встать? Дай руку.
Это «Дай руку» оживило все во мне. Я вскочил и… в глазах – черная ночь.
– Я помогу дойти тебе до дома, – стояла Яковлева надо мной в позе вопросительного знака.
– Не надо. Я сам… я сейчас…
Подошли мальчишки из соседнего класса, Яковлева попросила их довести меня до дома.
Меня вели под руки, а Яковлева стояла и смотрела нам вослед. И это запомнилось мне на всю жизнь.
– Довыпендривался! – сказал отец, когда меня раздела и уложила на кровать мама. – Артист с вывихом!
Привезенная на санях Валька Короткова, фельдшерица наша, ничего страшного не нашла.
– Маленькое сотрясение, – сказала она и запретила ходить в школу долгих три дня.
– Большого сотрясения у нас не может быть, – резюмировал отец. – Для этого нужны мозги, а их у нас – кот наплакал. У курицы больше.
В конце дня я был уже здоров, сидел у промерзшего окна, оттаяв ладошками и дыханием в нем светлое пятно, и наблюдал через него за друзьями, спешащими по морозцу домой. Вот и долгожданная тоненькая фигурка в красном пальтишке и в катанках. Она почти такая же, как и все другие, но в то же время совсем не такая. Вокруг нее облако из тепла и света.
«Посмотрит или не посмотрит на мое окно?.. Ура! Посмотрела!»
Даже отец с его категоричностью не смог не пустить меня в школу. С немного кружащейся головой и легкой тошнотой я вышел за ворота. Сбив навернувшуюся слезу, увидел Яковлеву. Она замедлила шаг, и мы встретились.
– Что у тебя было? – спросила Яковлева.
– Да так! Пустяк! – небрежно, как герои в кино, махнул я рукой.
– Недавно упала моя мама, так почку зашибла. Хотели в город в больницу везти, да она отказалась.
– Почему отказалась?
– Говорит, вы без меня не проживете и дня.
– Почему?
– Кормить, говорит, кто вас будет? Кто корову подоит? Кто Борьку накормит?
– Никто не умеет?
– Все умеют. Да ей кажется, что никто так хорошо не сделает, как она сама.
– Наша мама такая же, – вспомнил и я свою маму.
Собирать в дальнюю дорогу – хлопотно, а в другую жизнь, неизвестную и таинственную, – и хлопотно, и грустно, и тревожно.
Мама с Лидой с раннего утра на кухне. Жарко пылает большая русская печь. Там запекаются нога поросенка и гусь. Сестра крутит на мясорубке фарш для колбас. Она постоянно откидывает со лба прядь волос, попутно вытирает рукавом капельки пота.
Отец, заложив ногу за ногу, курит на табурете у двери и косо поглядывает на хозяек. Он, против обыкновения, молчалив, но заметно, как ему хочется что-то «свое» сказать.
– Чесноком нашпиговали ногу? – наконец, спросил он.
– Валера не хочет с чесноком, – ответила мама.
Отец криво усмехнулся, но промолчал.
– Может, чемодан хороший ему купить? В сумке все перемнется. – Мама сказала, не надеясь на ответное согласие отца.
И он ответил:
– С простым будет стыдно артисту, а из крокодиловой кожи здесь не купить.
Помолчав, помусолив дешевенькую сигарету, продолжил разговор-сомнение.
– За деньги на билет до Москвы и назад мы бы поменяли шифер на крыше. Еще бы и осталось.
– Так тоже нельзя жить, – сказала мама. – Деньги нужны, но и о деле надо думать. С чем черт не шутит, авось и нам повезет.
