Выходные мы часто проводили на природе у Тотлебенов. Из маленького дома, который стоял в их бывшем имении и в котором они сейчас жили, можно было сквозь деревья на другом берегу реки разглядеть мощные стены их прежнего замка: конфискован, объявлен обветшавшим и брошен…
Дед старого графа считался героем, он сражался в Крымской войне, участвовал в битве за Севастополь вместе с нашим прадядей Васильчиковым. Граф сам был старым другом и товарищем папа; они называли друг друга «граф» и «князь» и на «ты» – эта старомодная форма обращения удивляла нас.
Графиня была некогда красавицей, как доказывали блестящие выпуклые фотографии. Её греческий профиль, точёная фигура давно исчезли, что привело и к утрате жизнерадостности в её характере.
Мы очень ценили их дочерей, но тем не менее они были для нас страшным примером, которому мы бы подражать не хотели. Четверо красивы х сестер, от десяти до пятнадцати лет – старше, чем мы, – одаренные и культурные; их жизнь протекала бесполезно. Они хоть и были выше мещанства провинциального Ковно, но – одиноки без друзей-сверстников. Они неуклонно увядали, раздавленные бесцельным ожиданием.
Папа пустился в одно сомнительное дело и, по существу, был обманут. Так таяли деньги от продажи пивоварни, как снег под апрельским солнцем. Произошёл возврат нервной болезни, которая началась после революции. Мы все помогали, как могли. Ирина оплачивала счета по дому из своих средств, получаемых ею за уроки иностранных языков. Мисси преподавала маленьким детям, хотя сама только лишь вышла из школы, а мой заработок затыкал другие неизбежные дыры.
Последние, хорошо сберегаемые драгоценности мама отправились в ломбард; к нашему огорчению, мы услышали, что её цепочка из яичек работы Фаберже продана лишь потому, что был несвоевременно внесён взнос. Несмотря на мою хорошо оплачиваемую работу, мне не удалось отложить ничего для моего предстоявшего отъезда, но, так как потеря яичек очень мама огорчала, Мисси, Георгий и я вышли на битву, как в крестовый поход, чтобы найти их. Мы бегали от барахольщика к перекупщику, от них к ювелиру по миру Шагала: неряшливым, вонючим, живописным и всё же угнетающим улочкам гетто Ковно. Одно за другим нам удалось найти и приобрести почти все яички. Может быть, наши усилия тронули сердца торговцев, не отличавшихся в другое время милосердием, но цены за возврат были не так высоки. Лишь один из них отказывался продать; в нашем присутствии он продолжал доставать изумруд из великолепного золотого яичка. Наконец, когда в цепи недоставало лишь одного или двух пасхальных яичек, мы с гордостью смогли подарить мама вновь восстановленную цепочку. Возвратившись однажды из прекрасной поездки в Ригу, куда нас с Ириной пригласил английский посол, я ещё тверже решила недолго оставаться в вызывающей клаустрофобию Литве.
Когда мама заметила, что моё решение уехать твердо, она смирилась с этой идеей и устроила мне со свойственной ей энергией пристанище у своей подруги Кати Голицыной в Лондоне.
В день, когда я наконец отправилась в путь, вся семья пришла на вокзал, чтобы проститься со мной. В последний момент Георгий сунул мне в руку свой любимый предмет – гравированный русский серебряный бокал. Никогда я не забуду остроконечные белые башни костёлов Ковно, сверкавшие сквозь прутья большого зелёного железнодорожного моста, когда я пересекла Неман и сквозь слезы смотрела на всё это в последний раз. И всё-таки я была счастлива быть наконец-то в пути.
