Женщина с винтовкой - страница 10

А искусство, а музыка, а красота Божьего мира – разве всё это доступно пониманию и чувствам юности? Она, эта молодость, живёт только внутренними ощущениями, кипением своей собственной жизни. Окружающее как-то проходит мимо… Разве может, например, молодость провести час ночью в саду, глядя на высокое звёздное небо и поражаясь чуду Божьего мира и ничтожности человеческих песчинок во вселенной… Молодость живёт сама собой, но, по правде сказать, не ценит она, эта молодость, своих красок и своих ощущений. Чего стоят, например, одни эти первые смешные, глупые, неловкие поцелуи, о которых в зрелом возрасте человек вспоминает с увлажнёнными глазами и нежной улыбкой. И осторожно вынимает эти бриллиантики воспоминаний из шкатулки прошлого, чтобы ласково и немножко печально улыбнуться и, с бережной нежностью уложив обратно, вернуться к жизненному бою сегодняшнего дня…

Но всё-таки я думаю, что люди переоценивают краски и радости молодости. Возьмите хотя бы материнство – сколько радости даёт мне и теперь мой Горенька, хотя он уже на голову перерос меня? Есть во взрослом человеке что-то, что зовётся – то ли жизненным опытом, то ли житейской мудростью, что окрашивает всё в жизни мягкими красками понимания, снисхождения, ясности. Это тоже стоит и яркости молодости…

Извините, дорогой читатель, за этакое «лирическое отступление». Вероятно, правда, что перешагнув половину своей жизни, человек становится немножко философом…

Итак, я продолжаю свой рассказ…

Апрель 1917 года. Наша Россия мало-помалу погружалась в состояние хаоса. Ленин продолжал с балкона, занятого им силой дворца, громить правительство «буржуев, империалистов и классовых врагов пролетариата», призывать к развалу фронта, к братанью с немцами, к неповиновению и дезертирству. От него, как от какого-то заразного центра, шли постепенно во все углы фронта и страны волны какой-то растерянности, потом недоумения, потом задумчивости, досады, ненависти и решимости не подчиняться и разрушить тот государственный режим, который послал простых людей на фронт, вместо того, чтобы им сидеть в родной хате, обнимать свою привычную бабу, вести хозяйство и не думать ни о чём, что крупнее своей деревни или своей волости.

И Ленину всё сходило с рук. Был сумасшедший период опьянения «свободой». Всё было позволено. Каждый «занимался политикой», как ему хотелось…

А на фронте в то время готовилось наступление. Министр Керенский входил в ореол своей славы. Он носился по всей России, по всем фронтам и всех «уговаривал». Уговаривал: солдат – воевать, крестьян – не забирать помещичьи земли, рабочих – работать на оборону, граждан – повиноваться Временному правительству, интеллигенцию – быть достойной «завоёванной свободы».

Красивые слова сыпались из его уст, как весенний дождь, но всё это мало помогало. Особенно остро стоял вопрос на фронте. Армия технически была подготовлена сильнее, чем когда-либо в истории России, но в её душе появилась уже какая-то зловещая трещина. Не столько усталость, как какое-то безверие. Солдаты ещё не кричали ленинское «Долой войну!», но уже спрашивали: «зачем эта война нам нужна?» и «зачем мне эта победа, ежели из моего брюха будет лопух расти?».

Я лично по-прежнему плохо разбиралась в происходящем и только ощущала чуткой молодой душой, что тут «что-то не так». Что именно – я не могла понять, но сердце уже начинало чуять какое-то всё растущее грозное напряжение и неизбежную беду.