– Ты отдала Лёше деньги, которые мы отложили на лекарства?
Потом не спится. Она долго прикидывает, сколько мешков картошки можно купить на учительскую зарплату и предоставят ли маме льготу на лечение.
Ей горько. Аля давно называет это «иго первенства».
Наконец, веки тяжело смыкаются, и женщине снится, что она стоит очень прямо – у нее опять на голове тяжелый бант, капелька детского пота скатывается с головы за шиворот и мокнет где-то под лопатками, а туфельки снова жмут.
***
Аля переходит лужу по тоненькой досочке, балансируя двумя сумками с тетрадями.
– Алка-палка! Училкина дочка!
На тротуаре, засунув руки в карманы, стоит мужчина. Немолодой уже, Алиного возраста.
– Давай помогу!
Что-то из детства шевелится в мыслях: «Какой-то мамин ученик? Может, мой одноклассник? Убей, не помню».
– Приехал посмотреть на родные места. Я так и думал, что ты училкой станешь. Русский, небось? Вижу, вижу, все глаза книгами выела – очки на носу.
Мужчина продолжает нести Алины сумки, медленно приближаясь к дому. И зовут его Володей.
– Помню, Марина (как ее?) Леонидовна, говорила, что честного труженика из меня не получится. И не получилось. – Незнакомец весело хмыкает и шутовски ерничает: – Из ларечников мы, из коробейников.
Странная пара приближается к скамейке у Алиного подъезда.
– Ну, все, пришли. Спасибо большое за подмогу. Дальше я сама.
– Что же, и на порог не пустишь? Неужели дома сердитый муж?
– Да, муж и дети. Много детей.
Володя хмурится и внимательно смотрит на спутницу:
– Нет никаких детей. Мне соседи сказали. Не помнишь ты меня, а жаль, девочка с большим бантом.
Пойманная на вранье, Аля чувствует, что ее заливает жар стыда: почему-то от спины через шею на лицо.
«Что бы сказала мама? “Алька-дура не схватила свое счастье” или “Алька-дура водит домой незнакомых мужиков”?»
Женщина рассеянно шарит в сумочке, доставая ключи, и как-то вдруг, отключившись от своих мыслей, принимает решение:
– А заходите! Выпьем чаю за давнее знакомство.
Нет, Аля не наивная. В ее жизни, конечно, были мужчины, но приводить домой прямо с улицы еще не приходилось.
***
Володя достает из рюкзака кусок сырокопченой колбасы, белый хлеб, крошечную, стограммовую бутылочку армянского коньяка. Он обосновывается на кухне так основательно, словно и не топтался только что у подъезда.
Аля набирает телефонный номер и торопливо произносит в трубку:
– Мама, у меня сегодня голова болит и надо спать лечь пораньше, так что завтра поговорим. Картошку я куплю потом. Честно-честно.
За окном сгущаются сумерки.
А ночью Марине Леонидовне снова становится страшно, и она звонит старшей дочери – Але. В трубке долго-долго тянутся длинные гудки.
Иногда
***
«Иногда такая усталость наваливается, что хоть вой: словно какое-то неведомое животное пьёт из моих жил. И тревога. Поспишь – отпустит. Но заснуть не всегда получается.
Какого чёрта эта тревога? Да по разным поводам, пустяковым и не очень. Кредит вот на себя повесила – хомут на шею. Правильно говорят, что берешь чужие, а отдаешь свои».
Юнна обессиленно согнулась в кресле.
«Снова пришло это животное и пьет».
Уныние – смертный грех, а Юнна сейчас предается унынию. Какое, интересно, за него наказание? Вечный ад? Но уныние и есть ад. Вот чревоугодие – грех от чрезмерного удовольствия. Блуд тоже от удовольствия. Остальные грехи, вроде, от корысти. А уныние?
