Но Ойхе была права – излечить, прирастить сломаную ветку, собрать разбитое удавалось с гораздо большим трудом. Он помнил веселую злость, когда взорвалась пивная кружка, но еще лучше помнил дурноту, дрожь в ногах и ноющую боль в суставах после того, как «склеил» осколки. Помнил, как нестерпимо дергало в голове после лечения зуба Дрифы, как его выворачивало наизнанку в нужнике на заднем дворе.
Теперь, предвидя приближение приступа и чувствуя внутреннее напряжение, он научился выпускать яджу либо быстро, но малой искрой, либо струйками, медленно. И тогда у него получалось поджечь дрова в очаге или нагреть и вскипятить воду в котле. Причем, когда он действовал осторожно, сильной боли в голове и рвоты удавалось избежать, а после сброса излишков силы становилось гораздо легче. Кухарка Лотта, что уже несколько лет вела хозяйство в доме Морая, частенько недоумевала, обнаружив, что вода в кастрюле на холодной плите стала горячей… Поразмыслив и не найдя причины такой странности, Лотта стала рассматривать это явление милостью Жизнедателя за ее благочестие и трудолюбие. И все же лучше всего задавить приступ или сбросить напряжение от скопившейся яджу помогала тяжелая работа в кузне.
Узор на плече за это время стал ярче, и, если поначалу после выброса отек спадал, то теперь линии так и оставались выпуклыми. Одно хорошо – болезненный зуд быстро снимала мазь из соцветий ноготков, которую ему давала старая Ойхе, когда он страдал от ожогов.
Вчера выплеск накопленной яджу был такой яростный, что Бренна до сих пор колотило. Видя, как его колбасит, Якоб посмеивался и дразнился, считая, что тот перетрудился ночью в Веселом доме Флоринды и там же перебрал с синюхой. Но, как всегда, напряженная работа в кузнице помогала прийти в себя. Бренна притягивал огонь и сила железа, успокаивали тяжелые звонкие удары молота, звук раздраженного шипения раскаленного металла в холодной воде, завораживал вид мерцания цветовых волн, сменяющих друг друга: багряного, красно-золотого, голубого и фиолетового.
Опекун хмурился, слыша подначки Якоба по поводу сегодняшней вялости Бренна, но особо не сердился. Правда, ковку ему не доверил, а велел поработать мехами на пару с Иваром – порхом, которому обещал вольную, как только тот отработает купчую.
– Передых! – наконец, произнес Морай давно ожидаемую фразу, и Бренн, с облегчением перевел дух, сбрасывая толстые рукавицы, сплошь покрытые прожженными дырами. Работа на дворе шла под навесом, но слабому ветерку не удавалось обсушить покрытое потом тело. Из кухни тянулся запах густой чечевичной похлебки со свининой, которую стряпала Лотта, и они с Якобом то и дело глотали слюну. Морай быстро окунал голову в бочку с водой и, как пес, тряс мокрыми волосами. Ополоснувшись и на ходу натягивая рубаху, Бренн побежал в дом. За ним, высунув язык, ринулся Самсон, который тоже истомился в ожидании заветных слов хозяина, позволявших, наконец, набить похудевший с завтрака живот. Валявшийся пузом вверх Шагги, открыл один глаз, презрительно глянул на пса и потянулся – закусив жирной мышью, кот не суетился и сохранял достоинство.
Лотта готовила вкусно и сытно. Бренн почти опустошил миску, когда в дверях кухни с новым удилищем из бузины появился красный, запыхавшийся Дуги. Темные глаза с полплошки величиной, на лице – возбуждение и растерянность. Забыв поздороваться, он набрал воздуха и выпалил:
