— Мама вам писала на почту в интернете. Вы обещали меня встретить на вокзале...
Герольд начинает ухмыляться. И его выражение лица, циничное и жестокое, мне вообще не нравится.
— Я сказал твоей матери, чтоб она не смела присылать тебя ко мне. И встречать тебя на вокзале я не собирался.
— Но... почему? Я ведь ваша родная внучка. Не кажется ли вам, что заботиться о родственниках — это нормально? — предпринимаю попытку воззвать к человечности этого фашиста. А он начинает хрипло смеяться. И буравит меня своим тяжелым взглядом так, словно раскаленный свинец в душу льет.
— Эвелина, ты мне никто. И планы твоей нищей семейки по захвату моего наследства останутся нереализованными.
Огорошенная его словами, я бормочу скомканно:
— То есть как... никто? Я дочь вашего сына! Соответственно, хотите вы этого или нет, я ваша родная внучка!
— Девочка, твой отец не был мне сыном. Я сделал экспертизу, когда Роману было шестнадцать. Копию официального опровержения родства я отправил твоей матери по почте, вместе с отказом размещать тебя в своем доме. Так что, как видишь, ты зря тащилась через полстраны в мой дом. Тебе здесь нет места.
Несколько минут перевариваю важную информацию. Мой папа не родной сын Герольда Штраймана? Я, как дура, проделала такой дальний путь, готовилась к обучению в Рич Парамаунт, корпела над учебниками все ночи напролет. Даже на прогулку с подругами не выходила. Ради чего... чтоб меня, как собаку, вышвырнули на улицу без права даже поужинать и переночевать?!
Устало тру виски. Пальцы предательски дрожат. В груди страх, который этому богатому фашисту не понять. Оказаться без копейки в кармане в чужом городе в восемнадцать лет, искать кусок хлеба среди бородатых бомжей... Какой у меня выход?
— Я не уйду, — говорю ровно.
Герольд откидывается на спинку кресла. Смотрит на меня удивленно.
— Я тебя не спрашивал. Тебя выведут мои охранники, — жестко парирует.
— Нет. Я не уйду. Мне просто некуда идти. У меня нет денег и нет знакомых в этом городе. И домой я не вернусь. Мама заложила ранчо и продала всех лошадей, чтоб оплатить семестр в Рич Парамаунт. Я готова на все, чтоб вы меня не прогнали.
Штрайман дырки во мне прожигает зрачками, а мне плевать. Я в отчаянии. Мне реально некуда идти. Пусть он не родной мой дед, но ведь он человек! Должно же быть в нем хоть что-то положительное. Гуманизм там или жалость. Мне сойдет любое его чувство, благодаря которому у меня будет шанс на жизнь.
— И что же ты можешь мне предложить, девочка, в обмен на проживание в моем доме? — Герольд с насмешкой растягивает каждое слово.
У меня шевелятся волосы: настолько быстро и хаотично я размышляю.
— Да что угодно. Я умею готовить, стирать, убирать, кататься на лошадях, ухаживать за ними... Могу читать вам книги, играть с вами в шахматы, развлекать вас игрой на пианино, заниматься с вами английским и немецким. Я эти языки знаю в совершенстве, подрабатывала репетитором у соседских детей. Еще я могу рисовать вам картины маслом. Я пробовала, у меня получается. К тому же, у вас огромные поля. Надо — буду поливать и стричь газон... Да я на все согласна, только не выгоняйте! — выдыхаю запал и жду реакции Герольда.
Мужчина берет со стола стакан с водой и отпивает глоток. Смотрит неотрывно на меня.
— Для работы по дому у меня есть слуги. Языки я и сам знаю в совершенстве. Лошадей у меня нет, смотреть не за кем. Картины я покупаю с аукционов. Когда твои работы будут выставлять на торги в Лондоне, они мне станут интересными. За газоном ухаживает трое садовников...
