Уходил из лагеря Альтаир уже затемно. Усталость взяла свое, да и не хотел он надолго оставлять графиню одну. Что-то в ее поведении не давало ему покоя: измученный постоянными дорожными капризами Мелиссы и грузом ответственности при выполнении тайной миссии, он во всем чуял подвох. И в странном выборе ночлега ему тоже мерещилось нечто коварное, поэтому он торопился убедиться хотя бы в том, что Мелисса не сбежала. Не сегодня, не сейчас.
Когда он толкнул калитку, то сразу заметил на крыльце высокую фигуру хозяйки. Рядом с ней темнел силуэт собаки. В доме огни уже не горели, но во дворе несколько фонарей освещали каменную дорожку.
– Я ждала вас, господин, чтобы спустить с привязи пса, – пояснила Ольга. – Ночью без особой нужды не выходите во двор, Быстрый не даст вам ступить и шагу.
– А что графиня?
– Графиня спит, – ответила она и, помолчав, добавила: – Быстрый никому не даст выйти из дома.
Пес, словно соглашаясь с хозяйкой, слегка повернул морду в сторону гостя и чуть повел ноздрями, вдыхая его запах. Альтаир подставил ему руку, чтобы тот хорошенько ее обнюхал, и с облегчением подумал, что благодаря собаке сможет хотя бы ночью не тревожиться о возможном побеге графини.
– Умный пес, – от души похвалил четвероногого стража порученец. Ольга согласно кивнула и спросила: – Господин желает отужинать? Есть холодное мясо и хлеб.
– Я не голоден, – отказался Альтаир. – И все, чего желаю, – это прилечь на обещанную мне лавку.
Хозяйка жестом пригласила гостя в дом и спустила с привязи пса, который тут же помчался по подворью мягкими бесшумными скачками. В доме было темно, единственным источником хоть какого-то света служила стоявшая на столе свеча, которая позволила Альтаиру разглядеть его спальное место. Он взял свечу и приоткрыл занавесь, скрывавшую постель графини, чтобы убедиться, что она все-таки на месте, и какое-то время рассматривал ее, безмятежно спавшую под тонким хлопковым покрывалом. Каштановые кудри разметались по подушке, пухлый рот приоткрылся. При подрагивающем свете Мелисса казалась совсем юной и невинной. Но порученец знал, что скрывается за этой внешностью, и мысленно взмолился всем святым о скором приезде канцлера.
Альтаир вернул свечу на место и шагнул к своей лавке, где уже была постелена обещанная перина. Хозяйка положила на нее небольшую подушку и такое же, как и у графини, хлопковое покрывало. Порученец быстро разделся и лег, с разочарованием понимая, что даже из открытого окошка не веет спасительной прохладой. И, тем не менее, утомление от тягот последних дней взяло верх, и он начал быстро погружаться в сон. Ускользающим сознанием порученец уловил какие-то звуки и уже окончательно засыпая понял, что это Ольга тихонько поет колыбельную своим дочерям.
Ночью ему приснился удивительный сон. После битвы при Хеельхайме ему редко что-то снилось – он намеренно каждый день старался изматывать себя физическим трудом, чтобы ночью проваливаться в темноту без видений. Но если сны и приходили, то чаще всего это были сражения. Воины, свои и чужие, раны и смерти, кровь и звон стали, раззявленные рты и распоротые животы. Такие сны он не любил, в них не было азарта битвы, в пылу которого хотелось и получалось крушить врага и устремляться к победе. Там были скользящие в грязи тяжелые ноги и непослушные пальцы, вонь и страх, боль и слезы. Альтаир просыпался, чувствуя занемевшую покалеченную руку, и долго потом не мог заснуть, вспоминая погибших однополчан и сожалея о собственном увечье.
