– У Вацы на станции есть связи, – напомнила пани Влашува. – Он уже приготовил место для Адека, если что-то случится. Он устроил Миру. Я думаю, можно устроиться даже в буфет. Ближе к еде ведь лучше, правда?
Тошнота подступила к горлу Евы, в глазах потемнело, но дурнота отступила так же, как и пришла.
– Правда, – выдавила она. – Спасибо. Я… я жильца себе нашла, он мне платит.
Пани Влашува изогнула бровь.
– Как это – жильца?
– Так, – ответила коротко Ева.
Пройдя к окну от Евы и обратно, пани Влашува присела на табурет.
– Это высокий такой? С саквояжем? В чёрном пальто.
– Он.
– А я думала, кто у нас ходит во дворе… Ты его знаешь? Он хороший человек? – заговорила она обеспокоено, пристально глядя на Еву.
Ева и сама толком не понимала, хороший ли человек её жилец, и не могла сказать, что знает о нём хоть что-то, кроме того, что зовут его Тобиашем, в город он приехал на днях… А лет ему сколько? Наверное, до тридцати.
И готовит.
Картошки вон купил.
– Хороший, – подтвердила она после паузы.
– Бумаги-то у него взяла? – недоверчиво спросила пани Влашува.
– Взяла, – соврала Ева, но соседка не успокоилась.
– Будь осторожна, – сказала она, подняв поучительно палец. – Если что, беги сразу к нам: Ваца занимался боксом…
Вернувшись домой, Ева сразу завернула в кухню и выпила залпом три стакана холодной воды подряд. Голова трещала, и Ева не могла понять – вокруг не видать ни зги, потому как в глазах потемнело или потому что доходит восьмой час.
Утерев губы ладонью, Ева присела за стол и увидела свёрнутую газету – одну из тех, что её жилец читал днём. В глаза ей бросились чёрные рамки. Приглядевшись, она поняла, что это были сплошь некрологи. Отодвинув газету в сторону, Ева закрыла лицо руками и тихо заплакала.
Свет локомотивных фар пробился сквозь задёрнутые шторы, заставив Еву уткнуться лбом в стену. Через секунду свет пропал, но появился вновь, заполняя комнату и пролезая под плотно сомкнутые веки. Раскрыв глаза, Ева увидела, что люстра под потолком зажжена, и услышала не голос диспетчера, а бормотание заработавшего приёмника на подоконнике.
– Там не было ничего трагичного, – пробубнил Тобиаш, встретившийся Еве у гардероба. Поставив саквояж на обувную тумбу, он стал разматывать шарф.
– Вы…
– Ничего трагичного, – повторил он. – Странно, что электрик не справился.
– Он и не приходил вообще… – смущённо сказала Ева, и Тобиаш едва не выронил шарф.
– Как это?
Ева запнулась, задумавшись над тем, говорить ли Тобиашу правду: кто знает, не возьмёт ли он сейчас свой саквояж, не завернётся ли снова в шарф и, что самое главное, не заберёт ли деньги обратно.
– Нас ведь списали со счетов, скажем так. Там что-то хлопнуло, и свет вырубился. Мира… Это соседка сверху. Мира пошла в управу за электриком, ей пообещали, что он придёт, а он не пришёл. Знаете, чудо, что провода всё же не перерезали. И дают воду. И…
Ева замолчала, почувствовав себя так, словно выговорила только что все слова, какие были у неё в запасе на день или даже на неделю. Тобиаш покосился на неё, вешая пальто на крючок.
– И тепло, – заметил он.
Ева с облегчением выдохнула. Переведя дух, она с надеждой спросила:
– Может, вы и часы можете?
– Могу, – подтвердил Тобиаш. – Но потом. Я очень устал. Извините меня.
Ева затушила сигарету, подкрутила немного звук у приёмника и продолжила наблюдение за тремя путейцами на дрезине – теперь и они, и снежинки, медленно падавшие с неба, двигались под звуки вальса. Постояв ещё немного у окна, она заглушила приёмник совсем, набросила халат на кресло и полезла в шкаф за рейтузами.
