Житие святого Глеба - страница 45

«Чудно хорошо здесь, – писал он с Кавказа одной своей знакомой, – но для меня гибель…

Голова идет кругом от всевозможных впечатлений… Но они не по мне, и я возвращусь скоро…»

Глеб Иванович не раз признавался мне, что ему стыдно наслаждаться радостями, когда другим они недоступны. О семье он говорил скупо, редко и мало кого пускал в эту запретную для других область его жизни. Я, может быть, по своей ветрености, не понимал Глеба, когда он, говоря об Александре Васильевне, буквально казнил себя, считая чуть ли не преступником по отношению к ней. Ему было жаль ее, потому что по его вине она была обречена сидеть с пятью детьми в деревенской глуши и одна заниматься их воспитанием. Он считал это несправедливым и раз за разом клеймил себя за собственную житейскую неприспособленность, за неумение наладить жизнь «по-человечески».

Он признавал, что у него, рядом с семьей, шла своя, особая жизнь, были свои интересы, огромная потребность общения с людьми, разнообразнейшие знакомства. А жена жила тут же, но сбоку и не имела равных с ним прав на приобщение к мало-мальски «светскому», как выражался он, существованию. И энергически-клятвенно заверял, что у Александры Васильевны на это гораздо больше прав, чем у него. Потому что она умнее и образованнее него.

Он и перед детьми чувствовал себя в постоянном долгу. Как-то вспомнив про них и разволновавшись, Глеб почти шепотом, что было у него признаком особой доверительности разговора, спросил:

– А Сашечка просил меня, чтобы я навязал ему жизнь? Живи, живи!.. Бери всю эту безобразную тяготу и всяческую муку… Бери и молчи! А Маша? А Верочка?.. Уж коли взвалил на них такую ношу, то, брат, не увиливай, помогай тащить ее, изо всех сил помогай!..

И он тащил. До полного изнеможения…

Но и Александра Васильевна была в семье отнюдь не домохозяйкой и домработницей. Вынужденная после замужества, как говорили тогда, «жить своим трудом», учительствовать, она не была чужда и литературных интересов. Переводила французских писателей. К ее переводу книги Леона Кладеля «Очерки и рассказы из жизни простого народа» написал предисловие Иван Сергеевич Тургенев.

Посвящена была Александра Васильевна и в «тайную» жизнь Глеба Ивановича, в его связи с народническими революционерами-практиками, что, естественно, не афишировалось. И, видимо, относилась к этой стороне деятельности Успенского не без сочувствия. Об этом свидетельствует, например, эпизод, рассказанный мне братом писателя Иваном Ивановичем.

Случилось это летом 1880 года на квартире Успенских, в отсутствие Глеба Ивановича. То, что Александра Васильевна разрешила собраться у себя членам боевой организации партии «Народная воля», само по себе говорит, что это была женщина не робкого десятка.

Во время совещания боевиков на кухне засорилась сточная труба, и вода побежала в квартиру нижнего этажа. Раздался громкий звонок. Александра Васильевна бросилась к двери. На пороге стоял дворник. Она замерла от испуга, подумав: «Все кончено!» Но потом овладела собой, повела дворника в кухню, поблагодарила его за то, что он пришел своевременно сам, потом на минутку забежала в комнату, чтобы успокоить боевиков, которые уже подготовились ко всяким неожиданностям, и вернулась на кухню для милой беседы с дворником.

Прочистив трубу и получив вознаграждение, дворник ушел, а боевики продолжили совещание.

Напомню, что на этой тайной сходке присутствовала Вера Николаевна Фигнер, которая в то время находилась на нелегальном положении. Был и еще один нелегал, тоже член Исполнительного комитета «Народной воли» Михаил Алексеевич Саблин, который 3 марта 1881 года покончил жизнь самоубийством. Прознай об этом конспиративном собрании полиция, и дело для семьи Успенских приняло бы трагический оборот. Не думаю, что этого не понимали Александра Васильевна и Глеб. Ведь он сам рассказывал спустя несколько лет после ареста Софьи Перовской, вынужденной за два-три дня до этого драматического события скрываться на квартире Веры Фигнер, чем это грозило последней.